Стрингер. Летописец отчуждения

Хоть и бред, а все равно в точку. Большим был философом этот Иоанн Богослов. Никогда они ни в чем не раскаются. Ни позавчера, ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Сущность у них такая. Только Монолиту доступна червоточина человеческих душ. Он знает, поэтому и забирает их. Все. Каждый мусорщик стремиться к Монолиту, надеясь на исполнение мечты, но словно в зеркале видит свое истинное нутро. Если Зона даст дойти. А она шутница. Люди лезут, как муравьи, а в конце пути огромный такой баллон дихлофоса. Пшик и нет букашек. Дурачье. И он дурак, потому что тоже хочет все и сразу.

Неправда!

Он к этому стремился всю жизнь и не мог упустить единственного шанса. Не нужно ни денег, ни власти. Только признание. Неужели это так грешно?

Стоп. О каких грехах вообще идет речь? Тюрьмы переполнены душегубами и насильниками, ворами, всякой мразью. На них не падают с неба молнии, не сжигает огонь, даже смертную казнь, и ту брезгливое цивилизованное общество запретило по всему миру. Бог их не наказывает. При чем тогда безобидные мусорщики? Впрочем, не такие уж они и безобидные, раз сносят друг другу головы. Но они ничем не хуже отбросов общества. Даже чем-то лучше!

Бога нет! Нет его! Он никак не проявляет себя. Не расчищает агниевые конюшни, нагаженные людьми. Где Он?

ГДЕ???

А как же тогда Монолит?

Ангел возмездия, спустившийся на грешную Землю. Он исполнит все. Только протяни руку, упади пред ним на колени.

И отдай душу.

Бред.

Только признание.

Полный бред.

Стрингер с силой вдавил на «RESET». Так что палец заломило, и ПДА нервно пиликнул, реагируя на грубое обращение.

Спать. Спать. Спать.

Дежуривший узбек напряженно скосил взгляд. Его тоже что-то мучает. Весь вечер возится со своим миникомпьютером. Тот жужжит и ругается. Труба-читальня, мать ее раз так.

Спать.

Вера - это импульс и одновременно тормоз. Она цементирует восприятие, но делает его менее упругим в понимании мира. Лучше надежда. Хреново верить, что этот оголенный провод не вдарит током. Надеяться приятней, ведь можно испробовать и обезопасить себя. А вера толкает к действию, слепому и глупому. Опиум для народа…

Спать!!!

12.

Сибирцев прогуливался по увядающей аллее. Конец августа, а листья уже горят позолотой. Странно все это. Неестественно. Киев утопает в зелени и даже не думает окунаться в осеннюю депрессию. Здесь все по-другому. Всего меньше сотни километров на север. Н-да.

Кругом суетились военные. Знакомая картина. Вот также и он когда-то носился припогоненным сержантом за молодняком. «Духи» постоянно тупили, и он получал от офицерья. Молодость. Сколько всего пронеслось за десятки лет перед глазами. Разного. Порой пугающего, иногда смешного, зачастую рутинного. Учеба, бумаги, стрельбы, служба молчком от семьи. Тише воды, ниже травы. Сначала гордился, а потом понял, что давно уже не нужен. Отработанный материал. Вот так всегда, когда стрелка неумолимо движется к увяданию. Мозги не те, да и рефлексы. Дорогу «духам».

Сибирцев направился по ровной асфальтовой дорожке, засаженной по краям завядшими кустами роз, к комендатуре. На крыльце курил «литеха».

– К кому?

– соизволил он обратить внимание на штатского.

Хорошо еще не грубо. Здесь и другие перцы встречаются с коронной фразой «Куда прешь? Не видишь, секретный объект!». Знаем мы ваши секреты, и как вы их защищаете. Разгильдяи. Вот раньше… Раньше все было по другому… Стареет Сибирцев.

Он это и без того знал.

– К полковнику Кваснину.

– Нету его.

– А если я найду?
– скривил губы в вымученной улыбке Сибирцев.

– Вы мне чего тут детский сад устраиваете. Сейчас караул позову, - разошелся лейтенант.

Щегол. Перья распушил и щебечет.

Хрустя по гравию широкими протекторами к воротам подкатил совсем глянцевый джип «крузак», смотрящийся на фоне побеленных солдатней бордюров и насквозь пропахшей армейской перловкой и портянками одноэтажной коробки комендатуры по меньшей мере нелепо. Из него-то и лихо выпрыгнул полковник, плавно хлопнув изящной дверцей.

– Я к вам, - впился в него взглядом Сибирцев, когда тот проскочил было в дверь, небрежно махнув рукой у козырька в ответ лейтенанту.

– Что за вопрос?
– притормозил он.

– От Андреева, - звучит как кодовая фраза. Ох уж эта русская ментальность. Не важно зачем, важно от кого.

«Литеха» напрягся, услышав знакомую фамилию.

«Зря ты мне намерзил, сынок, хотя мы не злопамятные», - подумал Сибирцев, когда полковник молча позвал его за собой, пропуская вперед.

– Пойдемте ко мне в кабинет.

У Кваснина было чисто и просторно. Стандартный портрет президента, цветочки, бумаги и огромная пальма. Все как всегда.

– Присаживайтесь, - полковник накинул на вешалку фуражку, махнул жидкой расческой по разъевшей макушку проплешине и упал на кожаное кресло, плеснув из прозрачного стеклянного графина в обычный граненный стакан воду, - Чай, кофе?
– стандартно спросил он, перекатывая посуду между ладоней.

Такой вот человечек в футляре. До боли предсказуемый и предусмотрительный.

– Спасибо, не стоит.

– Тогда слушаю вас.

– Я по поводу рейда…

– М-м-м, - сморщился Кваснин, - Да вы не переживайте. Анатолий Григорьевич меня проинструктировал. Я совсем закрутился. В штабе ремонт. Приходится пока здесь ютиться, - виновато окинул он взглядом комнату.

– А этот Полковник… На него можно как-то выйти?
– перешел сразу от прелюдий к делу Сибирцев.

– Откуда вы знаете про Полковника?
– насторожился Кваснин.

– Работа такая… Ну так?

– А вы не так просты, как кажетесь с первого взгляда.

– Разве?

Сибирцеву всегда казалось, что шикарный костюм от «Гучи» заранее исключает подобный подход. Виной всему мужицкая физиономия, но в работе ой как помогала. Человек из массы. А что еще нужно «чекисту»? Только теперь немного другой профиль. Понт явно не мешает.

«Пластику что ли заделать», - запоздало мелькнуло.

– Выход на Полковника, конечно, есть. У меня в меньшей степени, а вот у конторских… Но это вам опять к Андрееву нужно обратиться.