Судьба генерала

— Воистину великодушный и великий повелитель стран между Каспийским и Чёрным морями, — произнёс штабс-капитан себе под нос обращение некоторых восточных вельмож к прославленному генералу.

Муравьёв иронично относился к властолюбию и честолюбию Алексея Петровича, хорошо понимая, что они отнюдь не перечёркивают всех положительных качеств этого крупного человека.

Буквально через несколько минут, как они покинули сёдла и отдали поводья коней денщикам, Экбал-Сергей и Муравьёв стремительно зашагали по кривым улочкам Тифлиса к берегу Куры. Здесь Сергей быстро нашёл прилепившийся у самой скалы, над потоком, маленький, скромный домик. На его крыльце, над самой крутизной, сидела на стульчике пожилая, сухенькая, седая женщина и смотрела долгим, печальным взглядом на горы, окружающие город.

— Мама, это я! — выкрикнул Экбал-Сергей и кинулся к её ногам.

Женщина вскрикнула, пытаясь подняться, взглянула в лицо сына и упала без чувств. Сергей легко поднял очнувшуюся через несколько мгновений старушку мать и внёс её в дом. Николай, сняв пыльную папаху, утирал слёзы прямо рукой, не смея помешать первому свиданию матери и сына, произошедшему так неожиданно через шестнадцать лет.

Через два дня половина Тифлиса во главе с наместником Кавказа гуляла на свадьбе Экбала-Сергея Васильева и Шахрасуб. А через три месяца Муравьёв уже провожал одетую богато, по-европейски элегантную пару: высокого рыжеволосого поручика, получившего сразу этот чин за заслуги перед Отечеством, как значилось в царском указе, и молодую восточную красавицу, держащую крепко левую руку мужа, а правой же рукой поручик вёл худенькую пожилую женщину, с любовью не отводящую огромных глаз от своего сына.

— Елена Михайловна, вы уж, пожалуйста, сами проследите, чтобы Сергей обязательно писал мне ну хотя бы раз в месяц, а то знаю я этого гуляку — как окунётся в одесскую жизнь, так его только силой можно будет заставить сесть за стол с пером в руках, — проговорил Муравьёв занимающей место в просторном экипаже пожилой женщине.

— Скоро сама Шахрасуб будет писать письма по-русски, — проговорил Экбал-Сергей, обнимая на прощание друга. — Она вон какая настырная, по-русски уже разговаривает, это всего-то за три месяца учёбы.

Николай поцеловал ручку восточной красавице, та покраснела. Для неё легче было выучить русский, чем привыкнуть к европейским обычаям. По-восточному сложила на груди руки и поклонилась штабс-капитану.

— Спасибо вам, Николай Николаевич, за вашу помощь Экбалу и мне. Ни я, ни мой муж, никто в нашем роду этого не забудет, ваш образ всегда прибудет с нами, в наших сердцах, — сказала Шахрасуб серьёзно.

Муравьёв поклонился в ответ.

— Ловлю на слове, — улыбнулся он, — и как только ваш род разрастётся — а я этого вам искренне желаю, — то обязательно приеду в гости, посмотреть, как относятся к уже убелённому сединой кавказскому ветерану.

Елена Михайловна не говорила ничего, просто обняла Николая и поцеловала в обе щеки. Когда несколько колясок с уезжающими из Тифлиса под охраной эскадрона казаков скрылись вдали, Николай Муравьёв повернулся и бодро зашагал по направлению к дому наместника. Алексей Петрович пригласил его, уже капитана главного гвардейского штаба, на беседу. Речь в ней пойдёт, как Николай догадывался, о новом ответственном поручении. Что ж, капитан-квартирмейстер готов был к любому заданию командования. Он с удовольствием повторил вслух одну из любимых своих поговорок, приписываемых преданием самому Петру Первому:

— Служить, так не картавить!

Часть четвёртая ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ

ГЛАВА 1

1

кабинете Ермолова в этот весенний, но ещё прохладный вечер горели, весело потрескивая, берёзовые полешки в огромном камине. Николаю было очень уютно сидеть здесь за просторным столом, на котором генерал от инфантерии расстелил большую карту Кавказа и прилегающих к нему стран, пить крепкий чай с лимоном из стакана в серебряном подстаканнике и слушать глубокий, мощный голос Алексея Петровича.

— Перед тем как отправиться в экспедицию в Хиву, ты, Николай, должен хорошо уяснить себе общую обстановку в регионе и наши конкретные цели. Вот смотри, — показал наместник могучей рукой на карту. — За Каспийским морем от нас с северо-восточной частью Персии, её провинцией Хорасаном, граничат земли трухменцев, которые подчиняются, во всяком случае номинально, хивинскому хану. Нам важно в случае новой войны с персами иметь союзников среди этих племён. Во время прошлых наших сражений с Аббас-мирзой здесь, в Закавказье, трухменцы напали на Хорасан и даже просили у нас пушек, чтобы им сподручней было бить персов. Поэтому вот тебе, капитан, задача: выясни, каковы сейчас отношения этих племён с персиянами. Узнай, принимают ли они участие в войнах мятежных ханов в Хорасане против центрального правительства Персии? Разузнай получше, каковы силы трухменцев в военном отношении? Какого рода употребляемое между ними оружие? Не имеют ли они недостатка в порохе? Есть ли у них понятие об артиллерии и желали бы они употребление оной в войнах против соседей? Можно ли будет из них самих составить, по крайней мере, нужную прислугу для некоторого числа орудий? Это то, что касается трухменцев. Теперь перейдём к хивинцам. Но сначала налей-ка себе ещё чаю, — показал Ермолов на большой самовар, стоящий на медном подносе на краю стола. — И на сухарики налегай, на сухарики, люблю ванильные, и тебе, я вижу, они нравятся, — добавил генерал, подвигая Николаю серебряную вазочку.

Генерал за прошедшие три года на Кавказе немного погрузнел, в пышной шевелюре появилось ещё больше седых волос, отпустил короткие усы. Но во всём остальном это был прежний Ермолов, под командованием которого семь лет назад Муравьёв ходил врукопашную на французов у батареи Раевского. Николай за эти годы изменился значительно больше, чем его прославленный командир. Из молоденького, немного наивного прапорщика, представшего перед генералом ещё под Вильно в мае 1812 года и запросто рассуждающего о стратегических вопросах развёртывания русских войск, он превратился в крепко сбитого, ладного офицера с острым, волевым, решительным взглядом больших серо-стальных глаз на загорелом до черноты круглом русском лице.

«Эх, удастся ли ему, выдав себя за татарина, скрыться в караване, идущем через пустыню? — тревожно подумал Алексей Петрович, пристально вглядываясь в такую русскую физиономию Николая. — Ведь до Хивы надо ещё живым добраться! Да к тому же неизвестно, как поведёт себя Мухаммед-Рахим-хан, властитель хивинский: вдруг поступит так же, как его предки с послом Петра Первого князем Бековнчем-Черкасским, которого зверски убили эти изверги?»

— Не волнуйтесь, ваше высокопревосходительство, — проговорил спокойно и очень уверенно капитан, догадавшийся по выражению лица командира корпуса о его мыслях. — Ничего со мной эти узбекские татары не сделают. Сейчас русских по всей Азии отлично знают, и все эти ханы да беки побаиваются нашего оружия. Тем более им уже известно, как вы круто наводите порядок на Кавказе. Так что хивинский хан ещё двадцать раз подумает, перед тем как со мной, русским послом, какую-нибудь поганую штуку сотворить.

— Но я тебе повторяю, Николай, действуй осторожно. Я от этой первой экспедиции ничего особенного не жду. Она носит, можно сказать, только ознакомительный характер. Так что не рискуй попусту. Знаю я тебя, горячую голову. Я и главе экспедиции, майору Пономарёву, строго-настрого предписываю, чтобы тебя только в том случае отправлял в Хиву, если будет обеспечен залог в несколько человек из лучших трухменских фамилий.

— Стопроцентной безопасности в таком деле всё равно не добьёшься, Алексей Петрович, — тряхнул головой Муравьёв, — вы это не хуже меня знаете. Я иду первым, а это значит, обязательно столкнусь с чем-то неизвестным, чего мы с вами, здесь сидючи, у самовара, уж никак предусмотреть не в состоянии. Бог не выдаст — свинья не съест! А я малосъедобный.

Генерал посмотрел на его колючие вихры, волевую и смекалистую физиономию и рассмеялся.

— Да уж, Николай, кто попытается тебя проглотить, обдерёт глотку до крови. Если уж кого и посылать в эту отчаянную миссию, так это тебя! И, кстати, твоё хорошее знание татарского языка, который в обиходе у нас в азербайджанских ханствах Закавказья, тебе очень даже пригодится, ведь и у трухменцев, и у узбеков языки родственные, тюркские. В крайнем случае и без переводчика сможешь объясниться. Ну, хорошо, получишь от моего имени письмо к хивинскому хану и приличные подарки, — продолжил инструктировать своего подчинённого генерал. — И запомни: в сношениях с Мухаммед-Рахим-ханом ты должен внушить ему, что послан собственно от меня, но государю императору донесено будет подробно о том приёме, который им оказан будет тебе, и что я, впрочем, не смел бы отправить тебя, Николай, если бы не знал, что великий государь российский желает дружбы и доброго согласия между нашими народами.