Судьба и книги Артема Веселого
Шрифт:
= Когда он взирал на нее, как на пустыню — и серо, и жарко, и не на чем глаз задержать.
= Строка — топор.
= Строки — качели.
Колхозы
= Гостиница с клопами. Новизна положения радует. Разговор с коридорным. Разбойничий притон.
= Кому предстоит большая дорога, кто жаждет сбежать от жены, кому надоели книги, кто оглушен молотами города.
= Слаще всякой музыки
Тот, кому предстоит ехать, наскоро, как попало, рассовывает по мешкам и чемоданам необходимые в пути вещи, одевается поплотнее и, тяпнув стопку водки, выходит на двор. А там около заложенной в возок пары гнедых похаживает и ласково ворчит на них чего-нибудь такое заумное — ямщик. Запухшие с похмелья глаза его пока еще глядят на бывший божий свет невесело.
— Поехали?
— Поехали.
Лихо промчались по улицам городка, промелькнули последние хибарки окраины и — простор, снега, снега и синяя каемка леса на далеком горизонте и еле различимые дымки деревень.
Ах, и хороша же ты, зимняя дороженька!
Глухо позвякивает подвязанный колокольчик. От седелки — на обе стороны — через оглобли пущены кисти. Пляска кистей — трусцой, рысцой, галопом.
= Сыта душа моя…
Записи, сделанные Артемом Веселым во время плаванья по Волге в 1935 году:
= Серый осенний денек… Небо сплошь обметано грязными тучами. Волга во всю ширь и даль свою наглухо закована в чешуйчатую броню мелкой ряби, вздымаемой свежим ветром. Лодка мотается на причале под высоким берегом. Мутно плещется частая мелкая волна, набивая под лодку пену, арбузные корки и всякий мусор.
= Плес за плесом — и мужик, и землянка уплывают назад, сливаются с чернотою берега, а еще немного спустя уходят из глаз, скрываются за мысом и ветрянка, и церковь безкрестная, и само село, и сам мыс сливается с чернотою берега и лишь сигнальная мачта — на мысу — долго еще виднеется на заревом фоне июньского неба, по которому уже прядают первые звезды.
= Форма коряг.
= Опаленные руки в засохшей рыбьей чешуе.
= Краски заката.
= Гофрированный ветром и водой песок.
= Исключительная слышимость по тихой воде.
= Чайка в красных сафьяновых сапожках.
= Второй месяц они не видели газет. Как далеки от них были страсти и суета больших городов.
= Эхо гудка — удаляясь и затихая — катится по водной глади целую минуту.
= Крепок сон после здорового труда.
= — Народу празднишного — как маку.
= Верблюд, как сумел, улыбнулся.
Закаспийский фронт
= Пустыня, жара. Боец садится на землю в тень от лошади.
= Восточная пословица: «Не режь от того куска, за который хан уже ухватился зубами».
= Проявление ярости: Кариб хватает из костра горсть горячих углей и швыряет в лицо собеседнику, у того начинает дымиться борода.
= Между прохладительными яствами одно из самых видных мест занимают блюда с чистым снегом. (Снег доставлен, может быть, за сотни верст).
= Шакал — в ожидании добычи — словно в лихорадке щелкает зубами.
= Не хитри, не лижи языком грязи. (Туркменская пословица).
= Тигр в камышах.
= Дезертира запрягают в арбу, чтоб опозорить.
= Собака вырывает яму в песке и прячет голову.
= Оратор стучит по столу гранатой.
= — Перед боем не кормить, чтоб злее были.
= — Спать хочется? — Хочется. — Не спи, кончим войну, тогда отоспимся. (Часовому).
= Слово стреляет дальше ружья.
ПОИСКИ СПРЯТАННЫХ РУКОПИСЕЙ
Из записок Заяры Веселой
Поскольку намереваюсь опровергнуть несколько досужих вымыслов, опираясь на свои детские воспоминания, хочу сразу оговориться: утверждаю только то, в чем абсолютно уверена, что ярко запечатлелось в памяти.
Летом 1937 года я жила в Переделкине при бабушке с дедушкой в то время, как старшие сестры Гайра и Фанта путешествовали с отцом по Волге. В августе они вернулись, и остаток лета отец провел на даче, вместе с женой Людмилой Иосифовной и их детьми Левой и Лялей.
Однажды, разгуливая по дачному участку, я заглянула внутрь настежь отворенного сарая. Бревенчатый сарай был почти пуст, там хранился лишь садовый инвентарь. У дальней стены в углу — куча дранки, остаток кровельного материала. С лопатой в руках спиной к двери стоял дедушка, у его ног лежал небольшой линялый рюкзак.
Дедушка оглянулся и шуганул меня, что было ему, человеку мягкому, а с детьми неизменно ласковому, несвойственно. Меня это удивило — и запомнилось.
Много лет спустя, когда архив отца уже был обнаружен на Покровке, мне не раз думалось: может быть, отец поручил дедушке закопать какие-то особо важные рукописи?..
И вот, предварительно разузнав, что бывшая наша дача принадлежит Валентину Петровичу Катаеву, мы с Гайрой поехали в Переделкино.
Поднявшись в кабинет Валентина Петровича, объяснили цель нашего визита.
Выйдя с ним на участок, увидели, что приехали напрасно: сарая вблизи дома не было, на его месте росли кусты смородины. Стало очевидно, что, если бы дедушка, и в самом деле, закопал в сарае рюкзак, при посадке кустов его бы неминуемо обнаружили.
Поняв, что затеяли пустое дело, мы извинились за беспокойство и ретировались.
Тут уместно сказать, что на другой день после ареста отца, 29 октября на даче был обыск. Под протоколом обыска — нетвердая подпись дедушки: он был неграмотен, да и рука, наверное, дрожала.