Судьба калмыка

– Понял, понял, спасибо, – и завгар со слесарем стали выискивать какие-то особые приметы и записывать их карандашом в записную книжку.

– Ну, а вам, гражданка Беляева, придется со мной пройти в контору.

Шурка, рыдая и согнувшись, поплелась за участковым. Бабы шипели на нее, и многие тоже потащились следом.

– Мы напомним ей, если будет выкручиваться, из-за чего погиб Виктор. Ишь, сука!

Когда наехали энкэвэдэшники и заставили вырубить глыбу льда с телом погибшего, то оказалось, что головы-то почти не было, она была настолько расплющена и промыта водой. А какие-то кости остались между бункером и бревном-топляком – то по ним определить никакого лица было невозможно. Опять же только Шурка, которую много раз заставляли осматривать его одежду и тело, окончательно определила:

– Это Беляев Витька! Потому, как документов у него с собой никаких не было. Все было дома.

Его нормально похоронили, даже поминки в столовке гаража были. На поминки народу привалило не счесть. В столовке сделали три захода по стакану водки, тарелке вермишели, стакана компота с кусочком хлеба на брата и баста! Поминальные продукты закончились. Народ негодовал. И половина людей не могла помянуть геройски погибшего офицера. Заплаканная Шурка в черном платье вышла на улицу и стала из сумки раздавать по две карамельки девчонкам и маль-чишкам, набежавшим на поминки в несчетном количестве. Карамелек всем тоже не хватило. Особо нищие бабы – стояли большой гурьбой и выкрикивали:

– Вишь, сучка дожила до чего, поминки толком о муже сообразить не сумела! Она другое, зато хорошо умеет соображать!

И из темноты короткого зимнего дня неслись маты.

Пачкая черный платок песчинками сахара от карамелек, Шурка, заливалась слезами и хрипела:

– Простите, ради Бога – время такое!

– Ага, ага! – щерились бабы, – Бог-то с тобой разберется, он все видит.

Вышедший из столовой раскрасневшийся участковый, услышав бабьи выкрики, прикрикнул на них:

– На пятнадцать суток захотели? Сейчас организую! – и он демонстративно взялся за кобуру.

Бабы огрызаясь, уходили прочь. Ребятишки хохотали. А он, подойдя к Шурке, оценивающе оглядел ее и участливо сказал:

– Не обращайте на них внимания, Александра Михайловна, не-воспитанный народ, им бы только нажраться на дармовщину. А у Вас еще жизнь впереди! Ну вот, вышло так, что ж! – и, помедлив, доба-вил, – а нам еще протокол до конца дописывать придется, район тре-бует. Придется идти в контору.

– Ой, – зарыдала Шурка еще громче, – хоть вы-то меня понимаете! – и, уцепившись за рукав его полушубка, она приникла к его плечу.

– Тихо, тихо, любое горе проходит! – успокаивал ее участковый, ведя на выход из гаража.

А из темноты неслись им вслед бабьи выкрики:

– Щас, тебе он допишет, чего не дописал морячок! Ой, умора, смотрите бабы, вместо конторы к Коваленчихиной бане пошли, прото-колы там дописывать!

– Народ, он какой? Он тебе поможет, и он же тебя в грязь втопчет, – рассуждал он отечески.

И уже более уверенно шагал Гошка, выйдя из зоны бабьей видимости. Шурка покорно шла сзади него по узкой тропинке, ведущей к бане.

Глава 11

Вчерашние похороны – погибшего Витьки Беляева в нелепой катастрофе – обсуждались во всей очереди за хлебом. В центре внимания была Буланиха, которая подходила то к одной кучке баб, то к другой. Ей даже удалось побывать на поминках в последнем заходе и, поджав губы куриной гузкой, она сокрушенно качала головой:

– Да разве это поминки? У порядочной жены было бы намного лучше. Ну, а Шурка, как Шурка – сами знаете. Да если б я не обнаружила ее с хахалем еще неизвестно, сколько бы органы бились над рассле-дованием.

– А че, Маруська, ее-то признали виновной в смерти Витьки?

– Ну, тут еще не до конца все ясно, – многозначительно поднимала она брови, – Да как же ты не знаешь, ведь ты в бане с морячком ее обнаружила?

– Ну, я.

– А после поминок участковый ее вместо конторы снова в баню увел, дознание снимать!

– Иди ты!

– А ты че, не видела?

– Дак он первее меня с поминок ушел.

– Да че ей видеть-то было? Она ведь вчера на карачках с поминок в гору лезла. Не до Шурки ей было.

– Да идите вы! – разозлилась Маруська, уходя дальше к бабам.

– Да ладно тебе, не злись, мы-то не попали на поминки вот и чешем языками. Ты лучше-ка расскажи, как там калмыченок сгорел?

– К-ка-кой калмычонок? – растерялась Маруська, – Ой цельный день седни с компрессом на голове пролежала, ничего не знаю. Ну-к, ну-к, че там стряслось? – и она словно губка впитывала в свою память, что наперебой пересказывали ей бабы.

Потом, всполошившись, под каким-то предлогом рванула в другой конец очереди, но там стояли литовцы, греки и ни черта не знали. Вскоре она вернулась назад и уже бойко принимала участие в разговоре о гибели калмычонка. Даже вспомнила, какой это был пацан, потому, что после контузии это был единственный такой ребенок в се-ле. Последнее время он даже не ходил побираться, наверняка и умер бедный голодным. Максим на свою зарплату не мог прокормить такую ораву детей и старух. Припомнились случаи, когда пацаны мучили улы-бающегося Улюмку, хотя наверняка ему было больно, но он бедный по своей болезни все равно улыбался.

В разговор влез рыжий Валька Федоркин и деловито сообщил, что он видел все от начала и до конца действия перед гибелью Улюмки и с видом знатока отвечал на разные вопросы. Его мать, такая же рыжая баба, стоявшая тут же в очереди, тощая и злая за свою вечно голод-ную и неустроенную многодетную семью, вдруг схватила костистыми пальцами Вальку за щеку, и второй рукой ляпнула его по другой щеке и носу.

– Бляденыш! Видел все и стоял, радовался, – и она, закрыв свое лицо руками, рухнула под ноги стоявших рядом женщин.

– Ульяна! Остепенись, успокойся! Мальчонка ж он еще, не сообразил!

– Скотина он, хоть и мой сын, и все вы скоты!

– Ну, ты даешь девка, за что же это мы?

– А за то, как вы к калмыкам относитесь. А калмычонок сгорел, мы все виноваты. Человек он в первую очередь. Ребенок, в конце концов! – рыдала баба, поднимаясь на ноги, – Вон, посмотрите! – и она ука-зала на стоящую отрешенно кучку калмычат и старух, – Они даже оче-реди не занимают, их все равно вытолкают, если даже и деньги у них есть. Они ведь хлеба не видят! Вон литовцы, греки стоят, не говоря уже о немцах. Чем эти хуже? Мордами не вышли? По одной причине все они у нас, да, только кто-то жрет калачи, а кто-то смотри да молчи!

Все молчали и прятали глаза друг от друга. Подошедший участ-ковый протолкался на крик бабы сквозь толпу.

– В чем дело граждане? – и увидев кровь и слезы на лице Вальки, живо заинтересовался, – Кто тебя?

– А никто, – озлился рыжий пацан и стал протискиваться в сторону от него.

– А кто вас гражданка? – подступился он к рыдающей Ульяне и не договорил, увидев ее злое выражение лица, поперхнулся.

– Кто говоришь? Сталин, да такие как ты дармоеды!

– Да вы знаете, что говорите? – взревел быком участковый.