Судьба ополченца

Послышался звук движущегося состава. Ближе, ближе… Пропыхтел паровоз мимо нас, пошли вагоны… И тут ударила пушка. Били прямой наводкой по паровозу. Взрыв, лязг вагонов! Паровоз окутало паром, эшелон встал.

— Огонь! — крикнул Дубровский.

И пошла стрельба из бешено фыркающих пулеметов, взметнулось пламя в черное небо.

— Вперед! — опять командует Дубровский.

Хватают партизаны снопы, закидывают за спины и бегут к составу, чтобы зажечь каждый эшелон. Успеваю сделать набросок наступления.

В классных вагонах уже идет сражение, дерутся ребята в рукопашном бою. Из товарных выбрасывают мешки с зерном, замороженные мясные туши. Из-под туш вдруг выглядывают ящики, а в ящиках — снаряды для танков! Эшелон идет на фронт, и немцы замаскировали оружие, чтобы обезопаситься «мирным грузом» от партизан.

Состав горел. Вагоны превращались в костры, из окон и дверей вырывались к небу рваные языки огня, пламя освещало ночь фантастическим красным светом, и вся картина разгрома эшелона была видна очень хорошо. Десятки крестьянских подвод подъезжали, грузились и быстро двигались к лесу, метались фигуры партизан в белых маскхалатах, выводя подводы, уже целый обоз с хлебом и другими трофеями втягивался в лес. Но вот от станции заработал крупнокалиберный пулемет. Дубровский повернулся ко мне:

— Проверь лошадей, ничего там не случилось? Спустился бегом в ложбину.

Трассирующие пули ложились поверху, в бугор, но испуганные лошади сбились в кучу, и ездовые с трудом их удерживали за поводья. Одна вдруг сорвалась и побежала. За ней — уже не могут их сдержать ездовые — лавиной бросились остальные. Успеваю схватить за вожжи Серого, жеребца Дубровского, но он прыжком отпрянул, я не смог впрыгнуть в сани, и меня потащило за ним по кустам. Кое-как подтянулся на вожжах, сумел перевалиться в санки, подхлестнул Серого, и мы успеваем заскочить наперерез остальным лошадям. Но одна упала, на нее налезают бегущие сзади, ездовые отскакивают, бросая поводья.

— Стой! — кричу. — Распрягай!

Лошади сгрудились, Серый храпит, но первый приступ страха прошел, ездовые завозились с упавшей лошадью, удалось ее поднять, успокоить панику. И вовремя. Прибежал от комбрига посыльный:

— Скорей подавайте лошадей! Отходим! Танки!

На платформах возле паровоза оказались танки с экипажами, они уже сползали на насыпь, и со станции шел эшелон на подмогу, нужно было отходить. Услышал крик, обернулся — на бугре в зареве пламени фигура Фролова:

— Николай, сани подавай Дубровскому! Подскакал к Дубровскому. Федор Фомич сел в санки, а я решил задержаться, хотелось зарисовать картину разгрома.

Только начал рисовать, скачет Ваня Чернов, что-то кричит мне, но его не слышно. Подскакал, ударил меня нагайкой:

— Смотри!!

Оглянулся — цепь немцев заходит от хвоста состава! Побежал за Иваном, уцепившись за стремя, и нам удалось уйти.

Когда догнали бригаду, Ванечка стал извиняться:

— Знаешь, Николай, просто вижу, совсем немцы близко, я и стукнул. Кричу: «Уходи!» — а ты возишься. Меня Лобанок послал тебя разыскать.

Пришли в деревню оживленные, радость от победы была большая; как всегда после боя, все возбуждены, делятся впечатлениями, каждый рассказывает события со своей точки зрения. И тут мне сказали, что хлопцы из отряда Диденко нашли краски. Побежал к ним. Каково же было мое огорчение, когда я застал всех плюющимися, с синими, желтыми, зелеными ртами. Оказалось, шашечки медовой акварели хлопцы приняли за конфеты и поели мои краски. Плевались и матерились они страшно!

Наутро, опять чуть свет, бригада уходила, а немцы стягивали силы для преследования. Много хлеба трофейного роздали тут же, в деревне, остальное везли в лагерь.

Операция, благодаря сведениям, полученным от Бульбы, была исключительно удачной. Но пройдет две недели, и трагически оборвется жизнь Степана Николаевича Шенки. Фашисты узнали, что он партизанский разведчик, и повесили его, а сына и жену расстреляли.

* * *

Хочется мне вам сказать, панове, что есть такое наше товарищество.

Н. В. Гоголь. «Тарас Бульба»

Лагерь наш все больше обстраивался и обживался. Строительство шло настолько бурно, что еще осенью, ближе к зиме приняли дерзкое решение забрать в немецком гарнизоне паровой двигатель и сделать электропроводку в лагере. Везли двигатель ночью, установив на полозья, волов запрягли две пары, уже снег был. Соорудили сарай огромный, трубу поставили железную, и уже наш лагерь озвучился пыхканьем двигателя. Пар крутил маховик, маховик — динамо, и зажегся свет в землянках. Так появилось у нас электричество. Первую лампочку Дубровский и Лобанок распорядились провести к нам, чтобы я мог по ночам работать и фотографии печатать, потому что для документов разведчикам это было необходимо.

Володя Лобанок задумал организовать типографию в лагере, так как наших рисованных рукописных листовок и напечатанных на машинке сводок Совинформбюро не хватало. Привезли из Ушачей остатки шрифта, стали его разбирать. В отряде у нас был бывший редактор районной газеты Клим Пацейко, ему поручили создать типографию. Отстроили помещение, разведчики уговорили и привезли из Лепеля двух наборщиц, и стали мы выпускать районные газеты и бригадную, а сводки печатались каждый день. Николаю Гутиеву поручено было выпускать листовки и плакаты. Николай резал их на линолеуме, а потом в типографии печатался текст — получались как настоящие. Кроме того, мы еще и рисовали под копирку большое количество листовок, немного подкрашивая затем акварелью, текст сами писали или печатали в типографии.

В Антуново, в здании школы, размещалась база нашей бригады. В пяти километрах был лагерь, куда никого из приходящих не пускали, только партизан бригады. Здесь, возле школы, стояли наши орудия, а в самом здании жили артиллеристы, чтобы удобнее было выезжать на операции. Кроме того, в школе была пекарня, которая обеспечивала хлебом отдаленные гарнизоны бригады, а в лесу была своя пекарня, для живущих в лагере и для отрядов и групп, скрытно уходивших на задания.

Колхозники привозили продовольствие в Антуново, а из Антуново уже сами партизаны везли в лагерь, и здесь в тайных погребах делались запасы. В лесу коптили мясо, колбасы; пекари пекли хлеб — такой же, кирпичиками, как до войны; меня поражало: среди болота, на каком-то песчаном островке поставили печь, сделали формы железные, и получался хлеб еще лучше, чем в настоящих пекарнях.

По воскресеньям в Антуново приходили на комиссию желающие вступить в партизаны, сюда же приходили разбирать все дела. Это был центр советской власти в партизанской зоне. К весне 1943 года здесь построили танцплощадку, на которой собирались партизаны и молодежь из окрестных деревень, многие, придя на танцы, оставались в партизанах. На этой площадке выступали партизанские артисты, пели песни и частушки на злободневные темы, ставили маленькие спектакли, читали стихи. На антуновской школе всегда висел портрет Сталина, вывешивали и плакаты, стенгазеты, сводки, а на праздники украшали школу гирляндами из лапок ели и лозунгами на кумаче.

В Антуново был организован целый ряд мастерских. В швейных шили маскхалаты и одежду для партизан, а когда к нам начали летать самолеты, сбрасывать мешки с боеприпасами и медикаментами, из мешков стали шить гимнастерки и брюки. Парашюты тоже пошли в дело — на белье для партизан. Из овечьей шерсти валяли валенки. Делали галоши из автомобильных покрышек. Наладили дубильные мастерские и шили полушубки, шапки, папахи.

В ожидании распутицы нужно было обуть партизан в сапоги. Научились чинить (выделывать) кожи, на это шла кожа лошадей, коров, лосей. Но лучше всего для сапог была кожа лошади. Доставляли в Антуново убитых лошадей, плохих тоже выбраковывали. Лагерь располагался в Березинском заповеднике, поэтому ни партизаны, ни крестьяне не имели права без разрешения убивать диких животных, за этим строго следили. Но иногда, когда было плохо с питанием, отстреливали двух-трех лосей по приказу Дубровского, а кожу отдавали в дубильные мастерские. Это было огромное предприятие — наладить дубильное производство! Потому что надо было достать дубильные вещества, найти кожевников, которые знали бы это дело. Кустарная выделка кож была запрещена до войны, поэтому трудно было найти мастеров, знавших всю технологию. Но уже в феврале — марте я рисовал партизан (Горгишели, Данича), целиком — от папах и полушубков до сапог, рукавиц, валенок — экипированных обмундированием нашего производства.