Судьба. Книга 1

Уже в летах, но представительная и удивительно сохранившаяся, жена Бекмурад-бая ходила в поношенном шёлковом кетени. Не потому, что муж был скуп. Тройные браслеты на руках и богатые украшения из монет, серебряных и золотых подвесок достаточно убедительно опровергли бы такое мнение. Просто она была рачительной хозяйкой, сама много работала по дому и считала, что нет необходимости пускать людям пыль в глаза, зря трепать в будни новую одежду. Бекмурад-бай уважал её за это и ещё за то, что она никогда не только не перечила ему, но и по мере сил своих помогала, даже если затеянное им дело было ей совсем не по душе. Вот и на этот раз она явно не одобряла похищения девушки, но муж решил — и как истинная мусульманка она делала всё, чтобы предприятие завершилось успехом. Бекмурад-бай тоже был истинным мусульманином и имел несколько жён. Но она знала, что её желание и её ласки для Бекмурада сильнее и дороже, чем всех остальных жён, вместе взятых. Включая даже ту, городскую Ханум, о которой муж всё ещё никак не решается рассказать ей — это тоже о чём-то говорит! Она не ревнует. Пророк разрешил правоверным иметь четыре жены — и не женщине спорить с мудростью пророка. Её дело — служить своему мужу.

Услышав во дворе конский топот, ржанье и голоса, она поспешно вышла из дому. Аманмурад, несколько растерянный, стоял посреди двора, не зная, что делать дальше. Его спутники тоже оглядывались по сторонам, и все разом обернулись на скрип двери. Лицо Аманмурада просветлело, он облегчённо вздохнул.

— Вот… примите, гельнедже… [21]

— Вы все в крови, как разбойники, идите умойтесь да головы перевяжите, чтоб люден не пугать, — сказала жена Бекмурад-бая, принимая на руки связанную Узук. От девушки пахло крепким конским потом и жёлтой дорожной пылью, тонкий едкий запах которой просачивался сквозь любые запахи. Женщина посмотрела на отёкшее от неудобного положения лицо девушки, ловко и сильно подняла её на руки, как маленького ребёнка, и понесла в кибитку. Догадливая хозяйка быстро разыскала кусок зелёного бархата, его набросили на голову Узук.

21

Гельнедже — тётушка, обращение к жене старшего брата.

Бедная девушка безучастно подчинялась всему, не пытаясь сделать ни малейшего движения. У неё отняли дом, родителей, отняли волю и счастье. Как стоптанную калошу, её бросили в угол, и она лежала, задыхаясь, под плотным бархатом, почти не понимая, что говорят снующие по комнате люди и чего они хотят — всё это было за порогом её сознания. Радостный день померк, его задавили свинцовые тучи, жизнь кончилась — и под набрякшими веками не было даже слёз: они каменно сгустились и застыли в неподвижном сердце.

Кто из окружающих пожалел бы её, кто осмелился бы сказать: «Оставьте бедняжку в покое. Отпустите её?». Такого человека не было. Её окружали чужие люди, беспощадные духи развалин — дэвы, у которых одно желание — выпить по капле её молодую кровь. Пейте же, чудовища, пейте всю сразу, не мучьте!

Узук казалось, что она закричала в полный голос и рванулась грудью вперёд на безжалостных демонов. Но на самом деле только слабый хрип вылетел из её широко открытого, задыхающегося рта и чуть шевельнулся зелёный бархат.

Никто из находящихся в кибитке ничего не заметил, и сама кибитка напоминала разворошённый муравейник. Женщины поминутно входили и выходили, переговаривались шёпотом настолько громким, что его, вероятно, было слышно на другом конце аула, таскали какие-то вещи. Шла оживлённая подготовка к тому, что должно было случиться, о чём заранее знали живущие здесь люди.

Но вот распахнулась дверь и на пороге появилась новая женщина. Высокая, ещё не старая, но исхудалая, она остановилась, тяжело дыша. Её глаза, казалось, метали молнии, ноздри тонкого красивого носа раздувались, полные, жадные, чувственные губы дрожали и кривились в болезненной гримасе.

В кибитке сразу воцарилось напряжённое молчание — это была жена Аманмурада. Неукротимая нравом, не задумывающаяся над своими поступками, болезненно ревнивая из-за отсутствия детей, она внушала женщинам, да и многим мужчинам, почтительное опасение. Шёпотом, с оглядкой про неё рассказывали постыдные вещи, мужчины, встречая по утрам измотанного, с тёмными кругами у глаз Аманмурада, незаметно усмехались. Однако вслух никто ничего не говорил — связываться с Тачсолтан было опасно.

— Проходите, сестрица, — неуверенно пролепетала жена Амандурды-бая. Она была младшей женой и ещё не научилась чувствовать себя полновластной хозяйкой. — Проходите… Садитесь…

— Воры… Воровским притоном дом сделали! — прохрипела Тачсолтан; суставы её стиснутых на вороте платья пальцев побелели. — Притон… Не сяду я рядом с тобой!..

Блуждающие глаза Тачсолтан остановились на Узук. Подхватив подол платья, женщина заткнула его за пояс и метнулась к неподвижной фигуре девушки с глухим возгласом, напоминающим клёкот разъярённого орла. В мгновение ока бархат был отброшен в сторону. Тачсолтан вцепилась в косы Узук, и принялась трясти её, потом вне себя принялась таскать девушку по кибитке. Перепуганные женщины вместе с хозяйкой с визгом выскочили во двор.

К моральным страданиям Узук прибавились физические. Её щипали и били руками и ногами, па неё плевали, её таскали за косы по кибитке. Порой ой казалось, что волосы отрываются вместе с кожей. На всём теле её не было живого места, но она не сопротивлялась. За что остервенилась на неё эта женщина, она не знала, но кошмарные события дня могли окончиться чем угодно: её могли убить; разорвать на куски; бросить на съедение собакам. Удивить не могло уже ничто, и девушка, безучастно воспринимал толчки онемевшим телом, только молила бога, чтобы сердце не выдержало и разорвалось наконец, избавив её от всего этого ужаса. Всё было, как в дурном сне…

В кибитку вбежали жена Бекмурад-бая и ещё несколько женщин. Тачсолтан извивалась в их руках, как безумная, не слушая никаких уговоров и увещаний.

— Вай, женщина-а-а! — пронзительно кричала она. — Уходи-и! Сгинь с гла-а-аз!.. Женщина-а! Ты другого мужа себе не нашла?!.. На моего позарилась?!.. Уходи-и-и!!

Гибким звериным движением Тачсолтан вывернулась из рук державших её женщин и снова накинулась на несчастную Узук, осыпая её ударами. Она лютовала так, словно в девушке заключались все её беды и несчастья, словно гибель её ждала, если эта девушка останется здесь.

— Опомнись, Тачсолтан! — пыталась урезонить её жена Бекмурад-бая. — Ты и себя и нас всех в чужом селе опозорила. Разве можно так ронять своё достоинство? Дома ты вольна делать, что тебе заблагорассудится, а в гостях надо приличия соблюдать… Опомнись!

Тачсолтан стремительно повернулась к старшей невестке, будто только сейчас заметила её.

— А ты чего лаешь, ишачка старая?! — Ты — корень всего зла! Я тебе самой глаза выдеру!.. Вишь, прибежала к тётушке, ишачка, потихоньку дела обделывать… Я тебе покажу достоинство! Вы от меня не спрячетесь! Насквозь вас вижу, сколько дерьма у вас в брюхе — вижу! Из какого села привезли эту потаскуху?! Скажите мне, я сейчас её родных приведу!.. Вай, горе мне!.. Где твоё село? Назови мне твоё село, белозадая дрянь!.. Из каких мест ты прибежала кобеля искать?! — И она снова насела на Узук, задыхаясь от злобы.

Хватаясь за костяную рукоять ножа, в кибитку ворвался Аманмурад. Его голова была перевязана белым платком, кровь с лица смыта, но припухшие следы от зубьев гребня делали его страшным. Ударом ноги он отшвырнул обезумевшую Тачсолтан, путаясь в складках халата, обрывая серебряные ножны, выхватил нож, оскалив белые зубы.

— Кр-р-ровь твою выпью!!!

Не потерявшая присутствия духа жена Бекмурад-бая бросилась ему навстречу, схватила за руку, по-мужски сильным движением вывернула у него из пальцев нож.