Судьба

И опять сон ушел куда-то далеко. Мысли об отце с матерью, о родительском доме роем нахлынули, взбудоражили…

Майя встала, открыла окно. В комнату подуло приятной прохладой.

А в лесу, за горой, надрываясь, куковали кукушки…

Иннокентию — тоже не спалось в эту ночь. Приход Федора и Майи его обрадовал. Такого работника, как Федор, поискать надо. И расторопный, и честный, и исполнительный. На него во всем можно положиться. Вот только жена у него какая то не такая… Слишком бойкая, везде сует свой нос. Все равно он надул ее. Запроси она у него деньги вместо коровы, это было бы чувствительно, а корова — пустяки. А вот в следующей год они будут работать у него за корм для коровы. Сено в цене.

«Что ни говори, а сделку я совершил выгодную», — торжествовал купец, лежа на мягкой перине.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Купец Иннокентий был не чета Яковлеву. Хитрый, умный, оборотистый, бывалый, он везде поспевал, используя довольно широкий круг знакомств и связей. Он знал, когда кому надо прийти на помощь, ссудить деньгами, подкинуть хлеба, выручить одеждой. Делал Иннокентий это так, что все считали его благодетелем и тоже ни в чем купцу не отказывали и не перечили.

Соседи высоко ценили Иннокентия, считали его человеком большого якутского ума, и они не ошибались. Торговля у него была поставлена умно, на широкую ногу. В течение всей зимы он возил продавать мясо и масло В Мачу, Мухтую, а иногда и в Бодайбо. Для этой цели он не забивал своего скота и своего масла не брал ни фунта. Все это он скупал у других по более низкой цене.

Иннокентий нюхом чувствовал, где, когда и на чем можно нажиться. Он закупал заранее все то, что сулило прибыль.

Ранней весной за бесценок скупал отощавший за зиму скот и откармливал его заранее заготовленным сеном. Летом выгонял на пастбище. Скот тучнел, прибавлял в весе.

Скупал Иннокентий и масло. Самые дешевые цены на масло были летом, в разгар пастбищного сезона. А к осени цены повышались. Иннокентий не зевал, масло закупал летом пудами, разъезжая по улусам.

Зимой Иннокентий отвозил мясо и масло на рынки в Мачу, Бодайбо и сбывал товар втридорога.

Все лето Федор работал на сенокосе, а Майя — по дому. Иннокентий одел их, а питались они вместе с хозяевами.

Осенью, как только установилась санная дорога, купец велел нагрузить мясом десять подвод и отправил с ними Федора в Мачу. Федор должен был продать мясо и привезти хозяину выручку. Другой бы на месте Федора нажился, но купец знал — Федор не из таких, и доверял ему.

Зимой Федору приходилось разъезжать еще чаще — он возил грузы из Олекминска в Мачу и сдавал их купцу Шарапову.

Майя оставалась дома одна и сильно скучала по Федору. Ночью она долго не могла сомкнуть глаз. На сердце у нее было тоскливо и беспокойно. Вдобавок ко всему она была беременна и боялась сказать об этом хозяйке.

На дворе трещали морозы, дули метели, и у Майи было беспокойно на сердце, когда она думала о Федоре. «Где-нибудь зябнет на такой стуже, и, возможно, негде обогреться. Еще заболеет». И начинали мерещиться всякие страхи, от которых она покрывалась холодным потом.

Работа у Майи теперь была чистой и легкой — не сравнить с тем, что она делала у Яковлевых. Зимой Иннокентий бывал дома редко, и Майя с Харитиной хозяйничала дома: топила печи, подметала в комнатах и один раз в неделю мыла полы. Тем не менее она часто вспоминала юрту, где жила с Федором до этого: «Как там поживает несчастная старуха Федосья?» Майе не хватало Федосьи, ее сказок, и она завидовала девушкам, которые остались там и могут ее слушать.

Однажды Майя проснулась от толчка в животе. Затаив дыхание, прислушалась… Толчок повторился, еле слышный. Но Майе он показался громче колокола, и она готова была закричать на весь дом о своей радости.

Утром Майя за чаем призналась хозяйке, что она ждет ребенка. Слушая Майю, Харитина несколько раз концом платка вытерла глаза. Майя сразу не поняла, почему хозяйка всплакнула.

Иннокентий, узнав от жены о беременности Майи, скис:

— Мне это не очень нравится. Эта «госпожа» свяжет себе руки, и от нее никакой пользы не будет. Надо что-то делать.

— Были бы живы мои птенцы, — всплакнув, сказала Харитина, — большего счастья не надо бы…

— А мы что, несчастные? — удивился купец, — Слава богу, при деньгах и при хлебе. Что тебе еще надо?

С тех пор Харитина не заводила разговора с мужем о Майе, хотя тот напоминал, что не худо было бы подыскать другую женщину. Но Харитина даже слышать об этом не желала.

Майя продолжала все делать по дому, хотя ей становилось тяжеловато. Однажды хозяйка, увидев, что Майя собирается мыть полы, сказала:

— Теперь тебе нельзя этим заниматься. Я найду девушку, которая будет мыть полы.

— Нет-нет, ничего, я вымою.

Хозяйка отобрала у Майи ведро и тряпку.

— Береги и цени, дочка, счастье, которое ждет тебя, — тихо проговорила она. — Бездетный человек одинок и несчастен.

Однажды за ужином Майя спросила у хозяев, почему у них нет детей.

Иннокентий тяжело вздохнул и даже, как показалось Майе, поежился, словно ему сделали больно.

— Мы ведь тоже были бедными людьми, — помолчав, начал он. — Сам я из Борогонского улуса, жена моя из Соттинского наслега того же улуса. Маялись мы с ней, маялись, да и переехали жить в город. Нам повезло, нас нанял на работу старик Монеттах, отец купца Никифорова. В это время у нас родилась дочь. Картинка, а не девочка. Я чувствовал себя на седьмом небе, думал, что во всем свете нет счастливее меня. Монеттах был богат и жаден! Для самого себя жалел лишнюю крошку. Я днем возил разные товары, а ночью караулил магазин. Жили мы всей семьей в передней комнате дома вместе со всеми работниками. Харитине находилась работа в хозяйском доме — топила печи, мыла, стирала. Не дом был, а заезжий двор. Всегда в нем полно чужих людей — уезжали, приезжали. Все время пьянство, картежная игра, шум, гам. Не было ночи без драки. В комнате, где мы жили, холод собачий, а у нас даже тряпок не было, чтобы запеленать трехмесячную дочку. Ну ребенок и простыл, заболел… Через несколько дней мы ее похоронили. Мне казалось, что жизнь теперь кончилась.

Харитина плакала навзрыд. Майя жалела, что разбередила рану этих людей.

— А как же вы разбогатели? — заинтересовалась Майя.

Иннокентий молча посмотрел на нее своими круглыми, как у чеглока, глазами и откинулся на спинку стула. Харитина встала из-за стола и ушла в свою комнату.

— Ну так и быть, расскажу. Однажды ночью сидели мы у одного приятеля, жил он возле станции Техтюрской. Сидим, глушим водку и в карты играем. Вдруг вваливается в дом незнакомый человек, обросший, пьяненький. Садится к нам за стол. Ну, мы его угостили, налили водки. Мужика еще больше разобрало — он шел с приисков. Достает мешочек с золотом, фунтов на десять: «Кто желает со мной сразиться, садись». Я, недолго раздумывая, сел с ним играть… Мужик был пьян, и обыграть его не стоило никакого труда… Так это золото перекочевало ко мне…

Иннокентий замолчал, как будто испуганный своей откровенностью, положил на стол серебряную вилку, облокотился, сжав руками голову. Ему во всех подробностях вспомнились события той ночи, их не могли стереть ни годы, ни потрясения. Он точно наяву увидел тот дом возле Техтюрской станции. Сальные свечи горели тускло, коптили, махорочный дым клубами стоял в помещении, першил в горле, мешал дышать. В комнате стоял сплошной кашель. После попойки стали играть в карты. У Иннокентия было двадцать рублей — деньги немалые по тому времени. Играли в штосс. Банк держал Иннокентий. Свечи потрескивали, горя багровым пламенем. И лица игроков были багровыми, мрачными. Иннокентий, притворяясь пьянее, чем он был в самом деле, нахально метал себе за спину карты и все время выигрывал. Как ни странно, никто не замечал шулерских проделок Иннокентия — наверно, водка совсем глаза затуманила.