Судьбы в капкане
Шрифт:
— Эх-х, деда! Пусть хоть год с ним прожила бы, я его до смерти помнила б, ведь люблю его!
— Юлька моя! Нельзя вернуть уходящего, на нем печать смерти стоит. Выходи хоть за петуха, но пусть он будет мужчиной и отцом…
— Честно говоря, деду тогда не поверила. Думала утешить, успокоить вздумал вот так. Ну и места себе не нахожу. Все что дед говорил, забыла мигом. Ну, а я говорила, что у меня полно родни и кое-кто пошел на свадьбу. А на четвертый день, как мне сказали, невеста за столом сидела зареванная. Никому ничего не шепнула, а люди догадки строить стали, кто во что горазд. В самую точку мой дед попал и сказал, мол Алим за четыре дня не смог жену девственницу сделать бабой. Слабак оказался. Его невеста женой не стала. Не смаячило у Алима. А родня с претензиями — верни приданое. Зачем такой мужик, у какого меж ног кроме лебеды ничего нету. Алимова родня свое несет, мол, девка овцой воняет, вот и не может парень себя преодолеть. У него на запах овцы аллергия.
— Месяц невеста прожила в доме Алима, а потом не выдержала, ушла к своим, так то вот не стала женщиной. Но и Алима опозорила. Теперь все над ним потешаются. Но ни одну девку нынче не уговорят. А уж скольких уламывали, да все отказали.
— К тебе приходил? — спросила Катя.
— Конечно. Возле дедовской пасеки ждал. Ну и давай про любовь трепаться. А кто поверит после всего? Но я его проучила! — расхохоталась Юлька.
— Как? — загорелись глаза Дашки.
— Да очень просто! Сама его завалила в траву, зацеловала, затискала всего. Алим пытается напрячься, а там тихо. Я же все чувствую, измотала всего, а потом встала и сказала ему, что такой он мне не нужен, хоть я и без приданого, но платоническая любовь мне не по кайфу. Слышала, что возили его родственники в Москву лечить. Целых полгода его кололи. Но мужика в человека не вернули. Он с горя запил, опустился, от былого Алима ничего в нем не осталось. И родня языки поприкусила. Несостоявшаяся жена забрала приданое, снова вышла замуж и родила сына. Про Алима и говорить не хочет. Забыла давно. Вот так и закончилась моя первая любовь. Друг Алима сделал меня бабой и долго требовал у него за свою услугу угощенье.
— Сволочь он, тот друг! — возмутилась Катя.
— Ничуть! Он правильно сделал! Ведь предлагал мне замуж, но я отказалась.
— Почему?
— Не любила его. Опустела душа.
— Зачем же отдала честь?
— Зато свою природу уважила. Она потребовала, значит, созрела. А честь, чего она стоит, если на Алимов напарывается. Я ни о чем не жалею. И дед, узнав, не ругал. Сказал, что мне виднее как собой распорядиться.
— Но он живой? — спросила Дашка.
— Все время в больнице лежал. А когда выписали, опять запил. Врачи сказали, что в этом режиме долго не протянет. Но мне уже безразлично, отгорела. А теперь даже смешно, кого любила и за что? После него только флиртую, никого не пускаю в сердце и душу. И семью не хочу заводить. Если решусь, то рожу для себя ребенка и буду растить своей радостью. Мужик мне не нужен. С ним только морока и заботы. А жизнь и без того короткая. Выучусь, вернусь в деревню, буду там работать врачом. С моей родней в нашем доме, хоть троих вырастим. Зато никто их не обидит, и вырастут людьми, получив в приданое чистую душу и хрен такой, чтоб не краснеть перед девками, что мужичьего нет. Не надо богатства. Его с собой не заберешь на тот свет, а вот добрую память о прожитом, пусть сберегут и ничего по пути не растеряют, — умолкла Юлька, глянув в темноту за окно.
— Жаль, досадно, что годы потеряны бездарно. Столько встречались, ждала его, и все мимо.
— Но у меня не лучше твоего получилось, — вздохнула Анжела.
— Да на тебя мужики косяками западают, что могло случиться? — изумилась Дашка.
— Понимаешь, я с детства влюбчивой росла. Вот такая натура. Едва от горшка отошла, а уже в мальчишек влюбляться начала. Сразу троих любила и страдала по каждому. А как ревновала! Если они к другой девчонке подходили, я сразу в драку лезла. Если не могла достать чтоб ударить, то кусалась за все что попало. Одного за задницу так прихватила, с месяц на нее сесть не мог. А я радовалась, зато ни к одной девчонке не подошел и меня, как цепную собаку, обходил. В натуре боялся ровно огня. Иного палкой колотила, чтоб никому кроме меня внимания не уделял. Мальчишки долго не понимали, с чего такая борзая расту А я чем старше, тем свирепее становилась. Оно и понятно, я в семье старшей росла. И как везде, младшим все вниманье уделялось. Им лучший кусок перепадал, больше заботы, ласки, мне лишь крохи, остатки тепла. А порою вовсе забывали даже по голове погладить. Зато все поджопники и оплеухи мне перепадали. Младших редко наказывали. Во всем, как всегда виноват старший. За всякое упущенье и недогляд с меня спрашивали. Потому злою росла и считала себя самой несчастной. Только отец меня не бил. Жалел по своему, понимал.
— Он тоже старшим рос? — спросила Юлька
— Ему еще хуже досталось. Единственным рос. На него все заботы свалили. А пожалеть и понять его вовсе некому было. Один рос.
— А почему так?
— Да кто их разберет, моя бабка, не рожала больше. Так вот только отец понимал меня. Сам рос, добра не видя, и я в дефиците тепла жила. Когда на меня жаловались соседи за своих пацанов, папка их успокаивал:
— Пусть сами дети разберутся. Мы им только помешаем. И наша израстется,
все пройдет и наладится. Они сто раз помирятся, а мы в дураках останемся. Нам за них не жить…— Конечно, мальчишкам дома запрещали со мною дружить. Ну, как бы не так! Я с тем не соглашалась. Стоило какому-то пацану пройти мимо, не заметив меня, я стреляла в него из рогатки, кидала камни и обзывала по-всякому, — вспоминала Анжелка.
— Ну и стерва! — передернул плечами Мишка и, подвинувшись, дал место Лянке, не глядя, автоматически положил ей руку на плечо. Девчонка замерла от счастья.
— Росла я диковатой, непохожей на своих ровесниц. Те уже наряжались как куклы, а я в материнских обносках ходила. Да и где было взять на всех? Деревенские заработки известны каждому. Ну а кто из мальчишек обратит внимание на замухрышку? Конечно, смотрели на нарядных и красивых. Я к ним не относилась. Вот так до пятого класса росла, а потом закатила истерику дома, почему обо мне не заботятся и не считают за девчонку? Все дело в том, что тогда мне очень понравился один мальчишка. Мы с ним за одной партой сидели, и он даже не поворачивался ко мне. Смотрел на ту, какая впереди сидела. То за косы ее дернет, то за плечо схватит. Как я люто ей завидовала! Уж как ни пыталась переключить его внимание на себя, ничего не получалось, он не обращал внимание. А дома, после истерики, что-то поняли и стали одевать меня. Я уже приходила в школу прилично одетой и перестала приставать к мальчишкам, зная, что теперь они меня сами заметят. Так оно и случилось. Пусть не сразу, но все ж стала замечать на себе взгляды ребят постарше. Ох, и радовало это. Значит, не уродина, чего-то стою. В седьмом классе стала получать записки. Нарочно раскладывала их на парте и открыто читала, чтобы и мой сосед Арсен видел. Но тот не замечал. Я толкала его, придиралась по всяким пустякам, но бесполезно. Какое зло меня разбирало. Он даже не хотел читать записки, какие получала от ребят. Ох, и бесило его равнодушие, места себе не находила. И только в девятом классе заметил меня. Устал терпеть, да как врезал мне по башке парой учебников, я и отключилась, сознание потеряла. Все перепугались, Арсен больше других. А что если насмерть? Он от страха заплакал, склонился надо мной так близко и просит:
— Анжелка! Умоляю, не умирай. Я никогда больше пальцем тебя не трону, ну открой глаза, скажи хоть слово, пожалуйста!
— Я уже услышала его голос. Мне так хорошо и тепло стало, захотелось послушать, что он еще мне скажет? И я почувствовала на своей щеке его слезу. Не выдержала, открыла глаза. Арсен от радости, что я жива, поцеловал меня. Я с неделю словно на крыльях летала и все ждала, когда ж он снова стукнет по башке учебниками, а потом снова поцелует. Но этого уже не случилось, — вздохнула девчонка.
— Я тенью ходила за ним, хотя за мною уже увивалась ребячья свора. Арсен стал моей мечтой и сказкой.
— Да все от неразделенности, потому что не хотел тебя и был недоступен. Крутись он возле тебя, ты его и не заметила б! — вставил Мишка.
— Нет! Я любила его! — не согласилась Анжела.
— Дура вовсе! Он ей по башке дербалызнул, она мечтала еще раз это получить? Ты наверно свихнулась. Случись такое со мной, яйцы откусила б паскуде! — взвилась Маринка.
— Ты не любила!
— Ну и где он теперь?
Анжела опустила голову, сказала вздохнув:
— На другой женился. Уже ребенок есть.
— Ты так и не сказала ему ничего? — не выдержал Мишка.
— Призналась. За месяц до отъезда в Нальчик. Думала, открою ему глаза. А он и вниманья не обратил. Увидела его в баре, пришла чашку кофе выпить, позвала за свой стол. Ну, спросила, как живет, что планирует на будущее. Он рассказал. А я и говорю ему:
— Арсен! Неужели за все годы ты так и не понял ничего. Ведь мы за одной партой столько лет просидели! Я любила тебя! И теперь…Он чуть не подавился от удивленья. Глянул, будто впервые увидел и ответил:
— Никогда бы не подумал. Я тебя и за девчонку не считал. Прости, Анжелка, но не могу ответить взаимностью. Другую люблю. Не обижайся. Да и тебе лишь показалось. В детстве мы все кого-то любили, но это быстро проходило. Становились взрослыми. Это не значит, что поумнели иль посерьезнили, просто на жизнь смотрим иначе, и каждый хочет устроить свою судьбу потеплее и поуютнее. Я с детства присмотрел свою половину. Помнишь, ту, какая впереди меня сидела? Скоро у нас с нею свадьба! Я тебя заранее приглашаю. Приходи! И не обижайся. Жизнь не школьная парта, не со всякой судьбу разделишь, не каждую потерпишь рядом…
— Я не пошла к Арсену на свадьбу. В эти каникулы увидела его уже с ребенком. В коляске его прогуливал, пока жена в парикмахерской сидела. Поговорили. Сказал, что не жалеет о женитьбе, что счастлив и доволен всем. Ну, а мне хвалиться нечем. Он знал, что я учусь, видел, что одна до сих пор и пожалел, что из множества ребят так и не нашла для себя друга. Но ничего не поделаешь. Я и теперь люблю его.
— Психоватая! Как можно любить ничто? — пожала плечами Марина.
— Ой, о чем спорим? Иль сами того не знали. Или вас не допекали своими Любовями постылые и ненавистные хахали? Ведь тоже не всякому могли ответить взаимностью и отшивали без жалости! — сказала Дарья.