Судовая роль, или Путешествие Вероники

На угловом диванчике, заваленном каким-то тряпьем и пакетами, сидел Никас, держа на коленях смеющуюся совершенно пьяную деву, и сам хохотал, тыкая ей в щеку стакан, из которого плескалось на кружевную грудь красное вино. Дева отталкивала подношение, задирая ноги в черном кружеве с золотыми искрами, на полу валялась туфля, а другая висела на кончике ступни.

А напротив, навалясь на стол, уставленный фаянсовыми тарелками, стаканами и бутылками, взятый в клещи полных рук другой девы в нестерпимо блестящем обтягивающем платье, сидел…

— А-а-а… — сказала Ника, хватаясь за бок Олиной курточки, — А… тос? И Ни-кас?

Атос, поворачивая к ней испуганное лицо, дернулся, выпутываясь из девицыных рук, но та, игриво запищав, закинула ногу на его бедро и вместе они внезапно повалились на пол, сшибая головами тарелку с копченой колбасой.

— Вероника, — донеслось из недр упавшей сверху красавицы, — Вероника?

— Что? — Никас стряхнул с себя партнершу, вскочил, оказавшись лицом к лицу с Олей.

Ника сделала шаг назад, цепляясь кроссовкой за порожек.

— Оленька! — закричал вдруг Никас, — Оленька, я щас. Щас я.

И оглядывая обеих безумными глазами, добавил:

— Никуся! Я щас. Вот щас я всё!

— Ни-ку-ся? — Оля повернулась и, схватив Нику за рукав, втащила ее в каюту, — не поняла… Кто?

— Вероника! — взывал Атос, барахтаясь под пышными телесами, откуда высовывалась то его нога, то рука, — я объясню! Да, я был у Тины! Был! Но ты сама сказала… сказала, когда я провожал!

Он свалил с себя хохочущую толстушку, сел, молитвенно складывая на груди руки. И снова упал, сшибленный ударом Никасового кулака. Дева возмущенно захрипела, сталкивая его.

— Оленька? — вдруг осознала Ника, — Оленька?

Они повернулись, по-новому оглядывая друг друга.

Никас топтался рядом, переводя взгляд с одной на другую, а позади него прыгала забытая дева, мелькая черными кружевами на круглых коленях.

— Я думала… Олег, я думала, Олег! — повторяла Ника, беспомощно разводя руки и поднимая их снова к лицу, трясла головой, — Олег, Олежка! А это?

— Алешкин его фамилия, Алешкин-Олешкин, Олешка, — мрачно сказала Оля, — ты что, бля, ты Алешкина, что ли?

— Я об… я всё… — встрял было Никас, широко улыбаясь обеим бессмысленной улыбкой и, примерившись, пнул ногой в цветном носке Атоса.

— Заткнись! — закричала Оля, раздувая ноздри.

— Замолчи! — одновременно с ней завопила Ника.

— Коленька! — игриво напомнила о себе дама в кружевах, топчась кружевными ногами.

«Колготки, как мои»…

Ника привалилась к стенке.

— Коленька-а-а, — красавица громко икнула. Приложила ко рту руку с алыми ногтями и, сильно качаясь, гордо прошествовала в сторону двери.

— Я пожавуй спафь поду, — сообщила, зажимая рот ладонью и вдруг резво выскочила в коридор, откуда сразу послышался топот и удаляющееся:

— Кхы-ы-ыы-ы-ы…

— Оленька, — снова попытался Никас.

— Это что за кошелка? — заорала Оля, наступая на него, — что за пьянь? Ты женат, сволочь? У тебя сын? У вас с ней сын?

Ника бессмысленно шарила рукой по стене. Ее вдруг затошнило от нелепости того, что происходило.

— Пого-ди, — Никас взмахивал руками, пытаясь урезонить Олю.

Сбоку подползал Атос, благоразумно держась подальше от цветных носков недавнего собутыльника. Опираясь на руки, воззвал к Нике:

— Я тут значит… выходит… я мужа вот твоего спас! Во!

Никас повернулся к нему, сжимая кулаки.

— Ты чего лезешь, чмо очкатое? К моей жене!

— Жене? — Оля, подскочив, влепила ему подзатыльник, — а кто маме? С мамой кто? Руки вашей дочери, прошу, значит! Ах, ты…

Никас развел руки и, пожимая плечами, оскалился, видимо, стараясь быть очаровательным. Держа на лице улыбку, одарил ею Олю и повернулся к Веронике. Та, передернулась, прижимая руки к щекам:

— А я… Крис. Кристина. Окей. Ой, дура…

Улыбка мгновенно испарилась со смуглого лица.

— Кристина? — Никас тяжело перетоптался и вытянул шею, выглядывая в раскрытую дверь, — где Кристина?

— Ах, еще и Кристина! — голос Оли ничего хорошего не сулил.

— Никуся! — некстати воззвал с пола подзабытый в суете Атос, — Ни-ка…

Тяжелый кулак Никаса поднялся над качающейся головой Атоса и Ника, рванувшись вперед, нагнулась, ловя его руку.

— Не надо!

— Защщ-защища-ешь!

И вдруг, замолчав, Никас сам опустил кулак, разжимая, тяжело качнулся, и, поворачиваясь к Оле, подмигнул ей, перекашивая пьяное лицо. Забормотал, думая, что шепчет и, тыча в соперника пальцем:

— Как раз. Олька, ка-ак раз, видишь? Гуля-а-ает, значит. От меня!

Снова и снова подмигивал побелевшей от ярости Ольге, и Ника, медленно отведя руку, с размаху ударила его по смуглой колючей щеке, вложив в удар все волнения, пережитые за последнюю неделю.

— Ык, — голова Никаса дернулась, и ответный удар отбросил ее к металлической стенке.

Глухо стукнул затылок. Ника заплакала и шагнула к двери, поднимала и все никак не могла поднять над порожком ногу и, утыкаясь в чьи-то дышащие животы и груди, продралась через кучку набежавших зрителей. Пошла по коридору, прижимая ко рту руку, так же как давешняя пьяная дева.

— Во нажрались, — уважительно сказал кто-то позади.

А из каюты слышался Олин крик:

— Кристина, значит? Про жену ты мне еще скажешь. А это что за кошелки к тебе в ширинку лазят?

— Ося-Тося, — повторяла Ника, захлебываясь от смеха, и размазывая по щекам слезы, — это теперь твои будут, Оси и Тоси, забирай, сто штук. Всех!

Так и влетела в стеклянный кубик, горько рыдая и суя дрожащей рукой растрепанный паспорт тому самому вахтеру.

— Э-э-э, — сказал он, пока она выпутывалась из никелированных поручней турникета, — да что ж такое-то… Постой. Ночевать есть где?

Но Ника уже бежала по тротуару, всхлипывая и подставляя ночному ветерку мокрые щеки. Ночь пахла чужой помадой, сухим вином тамянкой на донышке темной бутылки, блестящим платьем с вырезом на пышной груди, колбасой, рассыпанной по облезлому линолеуму, пахла олиными криками и этими ужасными подмигиваниями пьяного Никаса над поникшей головой дурака Атоса. Ее муж и отец Женьки снова забормотал, вталкивая в ее голову невнятные слова о том, как повезло нам с тобой, Олька, вот щас я ее…