Судовая роль, или Путешествие Вероники

— Здорово.

— Нырять будешь. Батя конечно хорош, но я сам тебя буду учить. Я ж моложе и крепче.

— Что ж он старый, что ли?

Пашка отрицательно покачал головой, кусая выбеленную солнцем и морем веточку:

— Не. Побитый просто весь. Всю жизнь под водой. Так что, я помогаю, да. Ты не думай, у меня удостоверение, все чин-чином. А ты как узнала про нас? Ты от дяди Миши, наверное?

— Да.

Ника поднялась, с мокрых шортов посыпался песок.

— Пойдем, а?

И Пашка вскочил, расправляя плечи и красуясь.

— Голодная? Марьяна накормит.

Они пошли вдоль воды, там, где тянулась невидимая, секретная полоса убитого прибоем песка, и Ника шла следом, потому что рядом не получится — ноги увязнут, и снова смотрела на молодую спину, на гибкий позвоночник, мерно изгибающийся при ходьбе. Вот каким он был…

— Это кто — Марьяна? Сестра твоя?

— Та нет. Так, — неохотно ответил Пашка и замолчал на время, насвистывая. Потом стал показывать тонкой в запястье рукой то на воду, то на невысокий обрыв.

— Сюда дельфины приходят. Каждый вечер. Видишь ставник? Там сети, так они рядом пасутся. А там, видишь дырки в глине? То ласточки. А выше, вон, где большой обрыв, там ракши живут. Не видела, что ли? Синие такие с желтыми крыльями. Орут противно. Но красивые.

— И ты мне покажешь, — засмеялась Ника.

— Да.

Бухта круглилась, заворачивая высокий каменный край и обнимая стоящий на скальной площадке белый дом с недостроенной крышей. Вокруг дома тянулся по камням и скалам забор, и внутри него стоял еще один домик — маленький, в один этаж и три окна. А у самого забора топорщился тростниковый навес.

На песке под скалами торчали три зонтика, тоже из тростника, похожие на лохматые китайские шляпы. И прыгал в воде пузатый красный буек.

— Во, — прислушался Павел к звукам за тростниковой перегородкой, — музыка, слышишь? Марьяна ужин шкварит. Мы ж не знали, что приедешь, ну накормим, нормально. Молоко даже есть и творог. Батя вчера привез.

— А он… дома?

Ника остановилась, и Пашка оглянулся, удивляясь ее голосу.

— Не знаю. Может, еще не вернулись. Ну, поешь и приедет. Номер покажу.

— Да…

— У тебя это, — он шагнул к ней и осторожно потянул кончик мокрого хвоста, — криво совсем.

Ника взялась за тугую резинку, стала стаскивать ее с волос, трусливо радуясь маленькой отсрочке. А мальчик шагнул ближе, почти касаясь грудью ее мокрой рубашки.

— Паш, — сказала она с отчаянием, делая шаг назад, — я замужем. Не приставай ты ко мне.

Он улыбнулся, разглядывая ее сверху. И вдруг бросил быстрый взгляд на тростники, где музыка замолчала. Зашептал:

— Ну, хоть вид сделай, а? Достала она меня уже.

— Кто?

— Да Марьяшка. Пусть смотрит.

Ника расхохоталась с облегчением и толкнула его рукой в плечо.

— Черт. Да ты, оказывается. Ой, ну тебя.

Наступала, толкая, и другой рукой стаскивая с хвоста резинку, а Пашка довольно скалил зубы, в притворном страхе закрываясь рукой и сутуля спину. Отступал к раскрытой сетчатой калитке.

Так и вошли в калитку, смеясь.

— Марьяна! — заорал Пашка, — ужин скоро?

Из распахнутого входа в крытую тростником веранду показалась тоненькая фигурка, казалось, в одном на голое тело наверченном фартуке. Хмуро посмотрев на Пашку и свирепо на Нику, Марьяна грохнула на маленький столик сковородку и ядовито ответила:

— Будет. Если картошки начистишь.

— Некогда мне. Видишь, у нас жилец. Зовут Вероника. Она чемпион по прыжкам в воду.

Пашка подхватил сковороду и унес ее за высокую барную стойку, испятнанную солнцем, где-то в глубине смачно грохнул ее на что-то железное, продолжая кричать оттуда:

— А завтра муж ее приезжает, он скалолаз, только вот из Франции вернулся.

Марьяна независимо кинула за спину тяжелую черную косу и ревниво оглядела чемпионку по прыжкам. При словах о муже взгляд ее слегка смягчился.

— Ага, из Франции и бегом сюда, к тебе прям.

— А может и не приедет! — заявил Пашка, возвращаясь и волоча алюминиевый тазик с картошкой, — но все равно я буду ее инструктором, — нож мой где? Опять заиграла?

Марьяна снова насупилась и отвернулась к стойке. Под фартуком оказались крошечные черные шорты и лифчик купальника. Пошарив рукой, вынула знакомый Нике огромный нож с зубцами на лезвии.

— Нужен мне твой крокодил. На.

— О! Видала, какой Рэмбо? Батя привез. А где он? Приехали уже?

— Нет, — Марьяна вытащила ведро и грохнула его на пол у Пашкиных ног, — работай давай.

— Я помогу? — стесненно сказала Ника, ставя на стул сумку. И глядя, как Пашка стесывает кожуру ножом рэмбо, вдруг спросила:

— А медведь где?

— О! — обрадовался Пашка и вскочил, — знаешь да? Пошли, покажу. То не медведь, а просто годзилла-медвезилла.

Задрав голову, взял Нику за руку и прошел мимо Марьяны, которая за их спинами немедленно грохнула еще чем-то.

Дом стоял, поблескивая новыми стеклами. Три этажа, веранды, огороженные никелированными перилами. Сбоку открытая лестница с частой сеткой из прутьев. А перед домом, среди расставленных дырчатых валунов — кусты и цветочки. Еще маленькие, будто ненастоящие.

— На втором три номера, обычные, — говорил Пашка, взмахивая ножом, — с того бока для них туалет и душевые, на улице. На третьем типа люксы, удобства там, все дела. А на первом гостиная, зимние номера, два, телик с видиком, ага, бар еще в полуподвале, и всякое — кладовки, утюг.

— Ничего себе! — оглядывалась Ника на новенькое, блестящее, свежепокрашенное вперемешку с лестницами, ведрами, банками и наваленными досками.

— Это первый сезон у нас. Еще три номера только сделаны. В двух вот дайверы. Ну, мы тебя поселим, не переживай.

— Да я не переживаю…

Ника замолчала.

Из шезлонга на веранде первого этажа поднялась дама лет тридцати пяти, в крошечном леопардовом бикини и огромной шляпе над дымчатыми очками. Томной походкой устремившись к перилам, дама помахала Пашке загорелой рукой. Сверкнули цепочки на круглой груди, блеснули тяжелые кольца, закачались длинные массивные серьги, пуская в лицо Нике колючих зайчиков. Дама небрежно осмотрела Нику, сняла шляпу, встряхнула тщательно подкрученными бело-золотистыми волосами.