Супец из мухоморов

Спустившись в столовую, обнаружила всех в сборе, притихших и выжидающе смотревших на меня.

— Что? — с вызовом посмотрела на них. Подошла к ломившемуся от яств столу. Присела, взяла себе тарелку и с надменным видом стала накладывать себе вкусняшки.

— Ну? Чего стоим, кого ждём, садитесь, будем ужинать, свадьба отменяется. — Ко мне подсела Прасковья, молча пододвинула полную рюмку и выдала: «Это, конечно, проблемы не решит, но на некоторое время о ней забыть поможет».

Мы чокнулись, выпили, потом снова выпили, и снова, и снова.

— Прасковья, — уже пьяным голосом говорила я. — Вот ты мне скажи как женщина женщине, я для него всё. Да?

Она утвердительно кивнула.

— А он знаешь, что мне сказал? В общем, меня всё устраивает. Понимаешь, в общем, устраивает. А где любовь, где романтика, цветы, конфеты, песни под окном? А меня нет! И я долбанула кулаком по столу, за столом сразу все притихли. Я приложила палец к губам. «Всё нормально, не обращайте на меня внимания.»

И опять повернулась к Прасковье: «Пойдем полетаем, а?» Мы, взяв закуски и выпивку, направились к ступе.

Разместившись, мы уселись на дно и взлетели. Наступала ночь, и на темнеющем небе по одной начали загораться звёзды.

Мы выпили. «Прасковья, я любви хочу, понимаешь, такой, чтобы крышу сносило, чтобы мы за друг друга…».
– я ещё выпила и запела в ночное небо во всю свою глотку.

Не плачь, ещё одна осталась ночь у нас с тобой,

Ещё один раз прошепчу тебе: "Ты мой",

Ещё один последний раз твои глаза

В мои посмотрят, и слеза вдруг упадёт на руку мне,

А завтра я одна останусь, без тебя,

Но ты не плачь.

Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала,

С тобой быть вместе, где же раньше я была?

Так поздно встретила тебя, но в этот миг

Я знаю, что теперь твоя и только крик сдержу я завтра,

А сейчас побудь со мной в последний раз,

В последний раз.

Пойми, теперь не думать не могу я о тебе.

Сама не знаю, как позволила себе,

Чтоб ты любовь мою забрал в тот час когда

Тебя увидела и прошептала: "Да",

Но ты пойми, пойми меня, ведь знаешь, как люблю тебя,

Люблю тебя.

— Аааа, — послышались рыдания со дна ступы, я прекратила свою завывающую песнь и присела к Прасковье.

— Прасковья, ты чего? — Обняла я её. Ну не плачь. На этих словах она зарыдала ещё сильнее.

— Я тоже любви хочу! Я такая одинокая! Хоть какого, хоть плешивенького, но моегооо.

Я уставилась на неё задурманенным наливкой взором. — Зачем плешивенький? Не поняла, — стараясь проговорить каждое слово, спросила я.

Прасковья подняла на меня глаза и хотела было уже ответить, как снизу раздался мужской голос.

— Девочки, вы там, часом, не уснули?

Мы одновременно приподнялись, схватившись руками за борта ступы, и, свесив головы вниз, уставились на широко улыбающегося Матвея, рядом с ним стояли наши хранители, задрав головы вверх и с укоризненными взглядами смотревшие на нас.

Мы сползли обратно.

— Принесла нелегкая, явился не запылился, — пробормотала я.

— Светик, а давай ко мне, — сказала Прасковья, уставившись на бутыль, в которой наливки осталось совсем на самом дне.

— Давай! — с энтузиазмом откликнулась я и проговорила заклинание. Ступа резко рванула с места, и нас по инерции откинуло о борт. Мы весело завизжали, и Прасковья загорланила во всю свою глотку.

Окрасился месяц багрянцем,

Где волны бушуют у скал.

«Поедем, красотка, кататься,

Давно я тебя поджидал».

Приземлились в саду у Прасковьи, подняв немалый переполох среди её слуг.

— А ну все кыш! — пробасила ведьма, вылезая из ступы. — Гришка, зараза, где тебя носит, чёрт окаянный?

— Так его нет, госпожа, он же с вами давеча отбыл, — сказала маленькая рыжая девочка, испуганно выглядывая из-за дерева.

— Да ну и чёрт с ним, Светик, прошу, за мной, — и она, махнув мне рукой, пошла неровной походкой в сторону дома.

Я быстрым шагом направилась за ней.

— Хозяйка, хозяйка, дозвольте вам доложить. «Вас в гостиной прибрежная ведьма дожидаются», — прокричала рыжая девочка, так и продолжая прятаться за деревом.

Прасковья резко затормозила, и я со всего размаху налетела на неё.

Она развернулась ко мне и зашептала: — Принесла нелегкая старую каргу. Всё веселье испортила зараза- Прасковья, горько вздохнув что-то прошептала и щёлкнула пальцами. В тот же миг моя голова прояснилась. Алкогольного опьянения как не бывало. Я в недоумении уставилась на неё.

Она меня окинула с ног до головы и спросила: «Как я выгляжу, нормально?» Я кивнула и удивлённо спросила:

— А что, так можно было?

— Конечно, иначе, как ты думаешь, такими темпами я бы за двести лет давно спилась от тоски, — она мне хитро подмигнула. — Когда войдём, ты тогда больше помалкивай, я говорить буду. Ведьма Елизавета из аристократического рода, европейка, мать её, менталитеты у нас разные, нудная баба, я тебе скажу. Ну сама сейчас всё увидишь и сразу всё поймёшь. «Что русскому хорошо, то немцу смерть», — и она, хлопнув меня по-дружески по плечу, громко засмеялась.

Гостиная Прасковьи отличалась особым колоритом, под стать своей хозяйки. Кружевные салфетки украшали всё вокруг, а мебель была заботливо укрыта чехлами, расшитыми вручную. Всё было сделано добротно и по-домашнему уютно. Хотелось устроиться в одном из кресел, подобрав ноги, завернуться в плед, держать в руках чашку ароматного чая и слушая сказки, окунуться в детство, забыв обо всём.

На моём лице уже начала проступать блаженная улыбка, когда мой взор вдруг остановился на дальнем кресле в углу. В нём, утопая в подушках, восседала тощая чопорная дама, с надменным лицом, крючковатым носом и попивала чай.

— Добрый вечер, Прасковья Никитовна, вы, как обычно, в своём репертуаре. Заставляете себя ждать, милочка. — Она встала и поставила на ближайший консоль чашку и подошла к нам, практически уткнувшись в моё лицо своим носом, и брезгливо скривилась.

— А это, я полагаю, наша новорождённая ведьма, о которой уже шумит вся столица. — Она обошла меня и, громко хмыкнув, вернулась обратно в своё кресло.

— Что ж вы себе позволяете, молодая особа, к вам посылаются запросы с визитами, а вы их наглым образом игнорируете. Плохо, очень плохо так себя вести по отношению к соседям, а я, между прочим, имею вес при дворе. — И она задрала высоко свой нос, всем своим брезгливым видом показывая, кто она и кто мы.