Суперкарго. Путевые заметки грузового помощника капитана

Анатолий Лаврентьевич представил меня. Один из наших гостей заметил, что очень молодой суперкарго, но это хорошо. Все стали задавать мне вопросы. Не «сколько лет», да «где учился», и не «как выглядит ваш город», или «бывали ли в Малайзии». Нет, они стали спрашивать, где мой грузовой план, сколько груза будем выгружать и из каких трюмов, будем ли вооружать стрелы и на какие люки и тому подобное. Я взмолился: «Не так быстро, пожалуйста!» Они, заулыбавшись, с некоторым, впрочем, разочарованием, заговорили медленнее, но тут же забылись, и только вмешательство мастера спасло меня от окончательного позора. Кое-как с помощью Анатолия Лаврентьевича разобравшись с нашими грузовыми делами, они ушли.

Выходя от капитана, я столкнулся с Володей Романюком, третьим помощником.

— Женя, нет у тебя бланков «Порт или рейс»?

Я ответил, что нет. Он ужаснулся, ведь это один из важнейших документов при входе в иностранный порт! Почему же я их не подготовил? Сейчас некогда было выяснять, что и почему, надо было искать. Кое-как в ворохе бумаг бывшего третьего помощника мы нашли злополучные бланки. Спустился к своей каюте. Там двое малайцев допрашивали второго помощника: «Уэр из шипс сторз?» Сергей Петухов, не понимая, смотрит на меня, как на «спеца». «Шипс стоуидж?» — переспрашиваю я, полагая, что парни спрашивают об укладке в трюмах, будто не знаю, что никакой стивидор не стал бы расспрашивать об этом в коридоре.

«Дринк, сигаретс», — ухмыляются они нашим познаниям английского. Только теперь доходит: интересуются, где судовая кладовая артелка. Показав, я иду к каюте, понимая, что там ждут меня «офишлз» — начальство. Заранее составляю в уме английские фразы, как предложу сначала сигареты, а там и приступим не спеша к делам. Но по дороге встречает старший помощник Веселков:

— Ну, как, Евгений Львович, договоришься сам или помочь?

Я наигранно бодрым голосом заверяю, что как-нибудь справлюсь сам. Усмехнувшись, чиф идет дальше. Понимает!

О, если б все было, как мы планируем! Не успел я войти, полдюжины начальников всех рангов, начиная от стивидора, кончая чекером, набросились на меня. Вначале я еще пытался понять хотя бы одного, но потом взял все бумаги, какие у меня были, и бросил перед компанией на стол. Они накинулись на мои документы, расхватали, кому что относится, и заулыбались, закивали. Один пошел проверять осадку судна, конечно, не без меня, другой стал замерять танки, третий мерить плотность воды, а самый главный расселся за столом с хозяйским видом и принялся с помощью карманного электронного компьютера производить расчеты. Вообще возни и суеты развели они много, но, приглядевшись, я понял, что здесь вполне мог бы управиться и один человек, что и делается в наших портах, и без электронных калькуляторов, кстати...

— Гив ми дисплейсмент, — попивая сухое вино, которым я его угостил (из запасов сэкономленной тропической нормы), небрежно кивает мне сюрвейер, то есть проверяющий, контролер, как правило, нейтральное лицо, работающее на фирму-получателя.

— Ну, как я могу тебе это дать, это же наш документ, — говорю я по-английски и, сомневаясь, что меня понимают, пишу на листке необходимые ему данные: водоизмещение судна и прочее. Разворачиваю перед ним грузовую шкалу. На складках чертежи уже подвытерлись, сюрвейер укоризненно, качает головой. Я их, что ли, делал, эти чертежи! — Ничего, считай, — говорю, — а я погляжу, что там делается на палубе.

Выгрузка началась еще полчаса назад, сразу после того, как были закреплены швартовые концы. По трапу поднялось человек сорок малайцев.

— Что им тут всем делать? — задаю я вопрос.

— Спать, что же еще! — смеется Серега Топорков; он стоит сейчас у трапа.

Здесь вполне хватило бы десяти-двенадцати человек: лебедчики, вирамайнальщики и подсобники. А рабочие, как и предполагал Сергей, разостлали в коридоре газетки и укладываются спать...

Среди толпы, прибывшей на судно, замечаю одного рыжего, лысого, сухощавого человека. Этот уж, верно, не малаец, а англичанин, следовательно, начальник. Он недовольно крутит носом, заглядывая в трюмы, покрикивает на стивидоров. Я интересуюсь, что ему не нравится.

— Вет, — показывает он на темные пятна, проступившие на куче поташа.

— Да, подмочили, правда. Море есть море.

— Отшень плохо, — брезгливо стряхивает он поташ с рук и записывает что-то в свою книжицу.

Я пытаюсь объяснить ему, что был сильный шторм, что мы имеем морской протест.

— Плехо, плехо, — повторяет рыжий. Я начинаю нервничать, но держусь. Жарко и душно. На термометре выше 30 градусов Цельсия, на палубе, как в парилке. То и дело заскакиваю в коридор, чтобы отдышаться в прохладе, попить воды из сатуратора. Все судно толстым слоем покрыла пыль — поташ. Причал тоже побелел. Но вообще на причале чисто, зеленеют газоны, блестят дюралевые стены складов. За воротами порта трубы и баки химического комплекса, а еще дальше — домики рабочих. Пассир-Гуданг в шести милях от порта, а до Сингапура шестьдесят миль. Все это мне рассказывает пожилой стивидор-индиец. Добрый дядька, сердечный. Сам он долго плавал матросом на судах под разными флагами, бывал и в России.

— Хорошая страна, — качает он головой. — Как моя родина.

Хвалит родину, а живет здесь. Почему? Тяжело, очень тяжело индусам после векового английского владычества... Мы говорим с Маду, и я начинаю привыкать к языку, хотя барьер еще не сломан.

Во время перерыва на палубе дурачатся двое молодых рабочих. Прыгают, словно им по восемнадцать, а заговариваю — одному под тридцать, есть дети, а получает он в месяц около 150 малайских долларов, по-нашему, рублей тридцать... Оба — мусульмане. Название парохода им нравится. Еще бы: Сулейман — мусульманское имя! А вообще выясняется, что им нравятся русские, из всех белых только русские разговаривают с ними, как равные. Попробовали бы они попрыгать перед рыжим управляющим! Перед ним они, увы, рабски покорны. И полицейских, которые сразу после швартовки поднялись на борт в своих зеленых в обтяжку костюмах с галунами и кольтами, они тоже боятся, хотя те и желтые.

Уже к концу выгрузки пришли в трюмы с десяток женщин. Каждая со своей едой, лопатой и ребенком, привязанным за спиной. Перед работой разожгли костер на корме, запахло едой. Видно, везде, куда приходит женщина, появляется очаг и наступает уют. Но отдыхали они недолго. По команде стивидора все десять, путаясь в длинных, до пят, сари и позвякивая браслетами (все они из Индии), спустились в трюм и принялись лопатами кидать поташ из дальних углов трюма на середину, где работал маленький бульдозер, сгребая поташ для грейдера. В ядовитой пыли, в сорокаградусную жару, с детьми на спинах зарабатывали женщины свой кусок хлеба. Подошел Сергей Петухов, мы переглянулись.

— В аду, наверное, немногим лучше? — сказал я, кивнув вниз. Он промолчал.

Потом мы совещались с агентом, что делать с несколькими многотонными ящиками, направленными на Сингапур. Может, лучше выбросить их здесь и переправить автомобилем? Нет, слишком дорого. Значит, будем заходить и в Сингапур.

Все те же шумные парни с прилизанными волосами приносят мне сюрвейерские акты, расписки, таймшиты, которые я тщательно проверяю и, мысленно перекрестившись, подписываю неуверенной рукой. И тут в иллюминаторы ударила вода. Тропический ливень хлынул с небес.

— Палубная команда — на швартовку! — слышатся властный голос Анатолия Лаврентьевича.

Я бегу на мостик. Под проливным дождем наши матросы разносят концы на корме и полубаке, бегут под укрытие надстройки. Мне так хочется сбежать вниз и помочь парням, но я уже не практикант, не матрос, мне надо быть на своем месте. А надо бы, ох, надо помочь парням. Тяжела матросская работа. А отовсюду несется: «Быстрей, быстрей!» Ведь за каждую лишнюю минуту стоянки приходится расплачиваться золотом.