Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Каждый вечер, перед тем, как лечь спать, и утром, вскочив с постели, Серебров рьяно барабанил пальцем в стекло барометра, не доверяя упрямой стрелке, замершей на слове «сушь». Стекло не выдержало, треснуло, и выпал на пол косой осколок. Пришлось залепить дыру пожелтевшим все от того же рьяного солнца клочком бумаги.

Серебров вставал с тяжелой головой. Водопроводный кран то сипел, то напевал, как флейта. Приходилось ждать воду. Наконец, поплевываясь, кран лениво начинал сочить теплую безвольную струйку. Серебров нехотя плескал в лицо водой, наспех чего-то ел и шел к гаражу. От земли поднимался дрожащий жар.

Везде: и в деревне, и в Крутенском райкоме партии, и в «Сельхозтехнике» — шел разговор о необычной жаре. Чувствовалось удивление этой благодатью, которая вдруг превратилась в несчастье. Судачили о том, что не будет травы, что озимая рожь бодрится из последних сил, что в лесных районах начались пожары. Дымной гарью попахивало и здесь. И по московскому радио, передавая метеосводку, говорили дикторы: небо над столицей в дымной мгле.

Серебров завидовал тем местам, где шли ливни. Просыпаясь ночью, он прислушивался, не хлещет ли дождь по крыше, не урчит ли дальний гром, но на улице было тихо и душно.

Серебров узнал, что вернулся из больницы Крахмалев, и заявился в его бревенчатый, закрытый плющом дом. Еще издали увидел седую, коротко стриженную голову агронома. Федор Проклович возился в клубнике: обрывал усы, рыхлил землю. Вокруг дома, в палисаднике, везде были у Крахмалева цветы. «Вот если бы переехала Вера, мы бы тоже насадили много цветов», — подумал он, толкая дверь калитки.

Крахмалев, увидев его, не выразил радости.

— Я сейчас, проходи.

— Да нет, я ненадолго. Как здоровье-то, скоро ли? — с мольбой спросил Серебров и вывалил целую груду вопросов насчет хлебов. Крахмалев, рассматривая свои босые мосластые ноги, без тревоги сказал:

— Может еще выровняться хлеб, если в ближайшую неделю пройдут дожди. Не плохи зерновые-то, но на пределе.

— С гранулами сеяли, к каждому зернышку кормилицу подсаживали, — невесело пошутил Серебров. — И вот…

— Это-то не пропадет. Выпадет водянистый год, будет от минералки отдача. Все растворится, — мудро объяснил Крахмалев. — Ну, пойдем в дом.

— Нет, потом как-нибудь.

Федор Проклович пообещал, что завтра выйдет на работу, и Сереброву вроде полегче стало от этого обещания.

Направляясь домой, видел он сизую лохматую, будто овчина, тучу, которая висела у горизонта. Подтянуть бы ее сюда, к колхозным полям. Всю бы технику собрал, не пожалел!

Ночью он проснулся от какого-то неясного облегчения. Стало прохладно в комнате, и слышался за окном ровный шум. Неужели дождь? Он выскочил на крыльцо. Действительно, та туча оказалась не обманной, хлестал самый настоящий парной, долгожданный ливень, и погромыхивало бодряще, обнадеживающе за поселком в соснах. Наверное, это было спасение. Обалдевший от радости, в одних трусах Серебров выскочил под белесые струи, запрокинул голову, ловил дождины ртом, шлепал себя по мокрой груди, прыгал, выплясывая какой-то полоумный танец: ай да дождик, ай да дождь! Увидев его в эту минуту, колхозники наверняка подумали бы, что главный инженер рехнулся. Утром Серебров шел в контору повеселевший. Разговоры были только о ночном ливне, о том, куда он ушел и сколько полей захватил. Заскочил Серебров к Федору Прокловичу, который уже сидел в кабинете.

— Спасение?! — с порога весело крикнул он.

Федор Проклович был настроен скептически.

— На восемь миллиметров всего промочило, — сказал он, как будто был вовсе не доволен дождем. — Об эту пору всякие ливни должны валом валить: и травяные, и хлебные, и грибные. Такую малость за осадки-то и не считают.

Оказалось, что это был не тот дождь, и опять сушило, опять над дорогами, не оседая, висела пыль.

Позвонил Сереброву Шитов и с напором говорил о том, что раз не будет нынче трав, надо бросить силы на заготовку веток. Агрегаты витаминной муки должны работать. А вообще надо подбирать людей и технику для поездки за соломой в южные области. Надежд на свои корма мало.

— Веники не спасут, — скептически хмыкал Крахмалев.

— Но все-таки выход! — с жаром доказывал Серебров. Гибельным казалось ему бездействие.

— Не выход, а самообман, — резал Федор Проклович. — Надо все жатки переоборудовать на самый низкий срез, тогда своей соломы наберем.

Серебров вызвал Ваню Помазкина, попросил по-мараковать над жатками, распорядился насчет заготовки веточного корма, но и на второй и третий день начальники всех участков его приказа не выполнили.

— Да к чему, поди, еще дожди пойдут, отаву возьмем, — уклончиво тянул усатый начальник Коробей-никовского участка Степан Коробейников, когда Серебров припер его к стенке.

Серебров ездил с участка на участок, устраивал разгон, требовал, чтоб заготовляли ветки, но и по глазам и по ухмылкам чувствовал, что так же, как агроном Крахмалев, начальники участков воспринимают его слова несерьезно. Когда приказывал Маркелов, знали, что делать надо, а тут не торопились. Может, из-за того, что Серебров стеснялся переходить на приказной тон?

«Если не станут подчиняться, пойду к Шитову и попрошу, чтоб назначал Крахмалева. Я так больше не могу», — тоскливо думал он, но Шитов позвонил ему сам и сухо сказал, что в причинах бездействия разберутся потом, возможно, на бюро райкома партии, а теперь, принимая во внимание то, что «Победа» плетется в хвосте, решили направить к ним бригаду шефов из Бугрянска. У «Труда» оторвут, а им пошлют. Серебров обиду стерпел. Раньше шефы у Маркелова не работали. Он взмолился, закричал отчаянно в телефонную трубку:

— Виталий Михайлович, у меня ничего не получается! Освободите меня! Ведь Федор Проклович вышел на работу!

— Не паникуй! — холодно ответил Шитов. — Когда надо, освободим. — И Серебров почувствовал в этих словах угрозу.

В тот же день прикатили два автофургона, наполненные веселой пестрой публикой. Молодежь в спортивных костюмах, кедах. Серебров распределил шефов по участкам. Пусть рубят ветки для агрегата витаминной муки, вяжут веники.

С приездом шефов Ложкари стали шумными. Людно было в столовой и магазине, до утра гремела около Дома культуры музыка. Какой-то шеф захватил с собой магнитофон и пускал его во всю мощь. Поутру поднимались горожане к десяти часам. Да ещё час уходил на завтрак и сборы, выезжали в самую жару. В березниках и осинниках слышался ленивый стук топоров, ширканье пил. Шла заготовка веток. У полыхающего жаром агрегата витаминной муки, напоминающего гигантский каток, появились бумажные мешки с мукой. Сдвинулась «Победа» с мертвой точки.

Когда Серебров в этот день вернулся в контору, на крыльце его ждал дядя Митя Помазкин. Он белозубо улыбнулся инженеру. По протекции матери Сереброва Нинель Владимировны ему изготовили вставные челюсти с фарфоровыми зубами. Дядя Митя помолодел. Улыбался, ослепляя ложкарцев литой шеренгой резцов. Из-за зубов появилось в его улыбке что-то по-восточному хищное. Дядя Митя тайком заглядывал в зеркало: то ли не мог налюбоваться, то ли вызывали у него зубы беспокойство: больно уж сердитым стало лицо.

Серебров хотел отпустить шуточку по поводу дяди Митиных вставных челюстей, но тот, перебив инженера, запричитал:

— Чо делается-то, чо делается-то, Гарольд Станиславович. Ведь из-за листиков деревья валят. Поглядел бы, цельные деревья валят. К чему? А ведь кормины-то в лесу полно. Много травы-то. Пропадет опять кормина, а деревья губим.

— Да ты что, дядя Митя? — озлился Серебров. — Где она, кормина? Голые луга.

— Дай покажу, истинный бог покажу, — напирал на Сереброва дядя Митя и независимо от своей воли по-азиатски свирепо сверкал зубами. Не веря старику, раздраженный тем, что все его пробуют учить да наставлять, Серебров крикнул: «Садись?»