Сверхдержава

Вдоль по улице, да по питерской, или верхневолжской, да не все ли равно по какой – везде сейчас одинаковый бардак. Недавние времена, когда все вокруг жаловались на убогую жизнь, вспоминаются уже со слезами умиления. Двери магазинов – толстенные доски прибиты крест-накрест, огромные замки на петлях. А что толку заколачивать двери? Витрины разбиты, прилавки разворочены ломами, на стенах подозрительные бурые пятна – то ли высохший кетчуп, то ли запекшаяся кровь. Обломки вывесок втоптаны в землю. Все разграблено. Один магазин все же работает – большой универсам. Витрины обложены мешками с песком, у входа стоят два БТРа, пятеро людей в бронежилетах и шлемах обыскивают каждого входящего. Государство заботится о минимальном обеспечении населения едой. Лучше бы о воде позаботились. Жара тридцать градусов, мертвые тела начинают вздуваться очень быстро.

У колонки было подозрительно пусто и спокойно, единственное, что настораживало – слабая вонь, похожая на трупную. Едва Краев поставил флягу на землю, едва нажал на рычаг, едва полилась благодатная вода, появились эти – выскочили, как черти из табакерки. Демоны из ада: рожи, размалеванные углем, лохмотья, ножи, дубины, обитые железом. Вот она, смерть, предупреждали же… Боже, за что ты нас, грешных, ведь пить-то так хочется!!! Краев зажмурился, ощерил зубы. Только чтоб не больно… Чтоб не мучиться! Шарах по голове – и ты уже там. В аду, конечно. В рай дорога заказана после таких дел… Дикие вопли, пыхтение, хрусткие удары, чавкающие звуки стали, входящей в плоть. Открыть глаза… Потихонечку, миллиметр за миллиметром расширить поле зрения чтобы увидеть апокалипсис. Что мы видим? Бывший мент саблей рубит окровавленное тело, с ненавистью шинкует то, что еще минуту назад было одушевленным существом. Инженер выступил из-за дерева, не прячется уже более, приложил самодельный арбалет к плечу, щурится глазом, не желая промазать. Железный дротик втыкается точно в позвоночник последнего из удирающих врагов. Прерванное бегство – распростертые руки, беззвучно открытый рот, шелковистые светлые волосы. Девочка лет шестнадцати оборачивается, умирая. Падает на спину, выгибается в конвульсиях. Красивое личико, перемазанное черными полосами, тонкие скрюченные пальцы. Слезы текут по лицу Краева. Он плачет беззвучно, он кричит внутри себя так, что кажется – небеса должны развернуться. Убей меня, Господи!!! Убей меня, за что мне такие муки, лучше гореть в аду, чем видеть это.

Трупы пяти мальчишек и двух девчонок валяются на земле.

– Наркоманы, бляди. – Носок тяжелого ботинка бывшего милиционера втыкается в ребра мертвого уже тела, заставляет труп подпрыгнуть. – Получили, бляди? Не так еще получите!

Краев стоит и плачет. Закрывает лицо руками.

– Бери флягу, хлюпик! – Мент отвешивает ему мощный подзатыльник. – Чего раскис? Не видел такого? Я и не такое видел. Ничего… Наведем порядок. Недолго еще осталось… Наши к власти пришли.

– …президент Соединенных Штатов Америки заявил о возможности более активных мер вмешательства, вызванных неуправляемой ситуацией в России, – снова хрипит приемник, уже в предсмертных муках. Садится последняя батарейка. А ведь мог бы Краев и позаботиться, купить ящик этих чертовых батареек. Мог бы просчитать свое недалекое будущее – нет, свято верил в чистоту помыслов, в оптимальное развитие вероятных событий. Даже в возрождение России верил. Какое уж там возрождение? Снова каменный век, Великая Смута. Грош цена тебе, Краев. Пуля в лоб – вот и все, чего ты заслуживаешь, пешка. Вечная пешка в чужих руках.

* * *

Николай Краев вспомнил ночь выборов, часы мучительного ожидания результатов. Пройдет – не пройдет… А вдруг не пройдет? Должен пройти по всем выкладкам, но кто знает, что может случиться? Огромная страна, распластавшаяся по земному шару от Чукотки до Балтийского моря: сотни миллионов избирателей, десятки тысяч людей, обрабатывающих бюллетени. Что можно сделать с результатами? Все, что угодно, был бы приказ сверху…

– Больших подтасовок быть не должно, – говорит Давила. Улыбка напряженно застыла на его лице – скорее привычный спазм мимики, чем проявление чувств. – Ты сам знаешь, Коля, в чем наша сила – в популярности, в поддержке, скажем так, широких народных масс. Широчайших и широченных. Что мы постарались сделать – так это посадить на каждый участок своих наблюдателей. Энтузиастов из местного населения у нас хватает. Процентов десять голосов у нас конечно украдут, не меньше. Но нас это устроит, запаса у нас хватает… Нет, ты смотри, что делается! Уроды!

Два столбика на экране почти сравниваются. Желтый – нашего кандидата. И синий – их кандидата. «Обработано пять процентов бюллетеней, – говорит усатый ведущий ночного шоу. – Как видите, ситуация напряженная. Кандидаты идут практически на равных. Но напоминаю нашим зрителям, что эти данные получены в основном из районов дальнего Востока, где традиционно высок процент протестного электората. И как результаты изменятся в течение ближайших часов, не берется предсказать никто из присутствующих у нас в зале политических аналитиков».

Рука Краева шарит по карманам в поисках сигарет.

– И двадцать процентов украсть могут, – сипит он, задыхаясь от нехватки никотина. – Могут, сволочи. Тогда все прахом пойдет…

– Спокойно. – Тяжелая рука опускается на его плечо. Генерал Сергеичев протягивает Краеву сигарету, щелкает зажигалкой. – Не дергайся, Коля. Ты свою работу сделал. Мы тоже кое-что подготовили, не зря старались. Сиди, Коля, кури. И смотри, что дальше будет.

Что не нравилось Николаю – то, что он не знал всего. В самой верхушке их предвыборной команды было около десяти человек. Каждый отвечал за свою работу, и никто не знал всего. Все знал только Илья Георгиевич Жуков. Интересно, что знает этот хитрый Давила? Краев смотрит на Давилу – тот улыбается, как резиновый клоун, ходит туда-сюда, топочет подобно слону, руки сцеплены за спиной.

Все они сидят в огромном бункере, погруженном под землю на двадцать метров. Вся команда. Краева привезли сюда только вчера, а писатель, говорят, прячется здесь весь последний месяц. В зале чисто, просторно, модерновая отделка под евроремонт. Но уюта нет. Телевизоры не дают расслабиться, пульсируют источниками нервирующего напряжения. Здесь какой-то военный объект – может быть, бывшая шахта для ракет. Здесь команда Давилы укрывается от враждебного окружающего мира. В этом бункере их трудно достать. Да и поздно уже доставать – раньше надо было. Хотя неприятностей было предостаточно: три покушения на кандидата в президенты, пятеро убитых охранников, развороченная взрывом машина. У кандидата нет серьезных ранений, только осколками стекла посекло лицо. Крупным планом – алая кровь, текущая по лбу, внимательные серые глаза, писатель стоит на коленях около раненого охранника, перевязывает ему руку бинтом, бинт тут же пропитывается кровью. Надпись: "МЫ ВОССТАНОВИМ ПОРЯДОК!" Рост популярности – еще на двенадцать процентов. Были ли эти покушения настоящими, не инсценированными?

– Илья! – Краев манит пальцем Давилу, подзывает его к себе. – Слушай, Илья, – говорит он шепотом. – Честно скажи, эти покушения на нашего писателя… Они настоящими были?

Улыбка стекает по щекам Жукова, превращается в брезгливо выпяченные толстые губы. Жуков снимает очки, протирает их галстуком. Снова надевает их и втыкает в Краева сверла ледяных глаз.

– Подонский вопрос. Я вообще могу на него не отвечать, но отвечу. Да, настоящие. И еще два покушения были, о которых никто не знает. А ты, Краев, в следующий раз пораскинь мозгами, прежде чем задавать подонские вопросы. Это для тебя все легко – электорат, рейтинг, процент туда, десять процентов сюда… Посмотрим еще, как ты свою работу выполнил, какой результат будет. А мой результат – вот он. Жив человек. До сих пор не могу понять, как нам удалось в живых его сохранить…

Жуков показывает пальцем туда, где на большом кожаном диване спит писатель, подложив под голову пачку газет. Он единственный в этом зале, кто кажется, не имеет отношения к происходящей свистопляске. Он единственный не переживает. Он просто спит.

Иногда Краеву казалось, что у писателя вообще нет нервов. Что он – идеальный думающий механизм, сделанный из самой прочной стали, обтянутый человеческой кожей и загримированный под гуманоида. Но это было вовсе не так. За внешним хладнокровием писателя пряталась далеко не холодная душа. Краев почувствовал душу этого человека, когда работал с ним над книжкой. Книги удавались, проект, задуманный Краевым в горячечном безделье, казавшийся почти неосуществимым, обрастал плотью – настолько живой, что иногда Краеву становилось страшно. Он привык держать под контролем деяния рук своих, но книги эти жили уже собственной жизнью, требовали от создателей своих большего, чем привычная сноровка в изготовлении интеллектуального продукта. Смог бы Краев сам написать такое чудо, как роман "Сверхдержава"? Никогда. Все-таки он не был литератором. А писатель – может быть помощь Краева ему вовсе не требовалась? Да нет, писателем он был сильным, но не гениальным. Они работали вместе – и порознь. Писатель был жаворонком, он творил по утрам. А сова Краев просыпался в пять вечера, приходил к писателю, забирал отпечатанные на принтере свежие страницы, чтобы не спать ночью, курить одну сигарету за другой, ворошить волосы, совершенствуя конструкцию уже созданного – иногда страницу, иногда абзац, иногда одно-единственное слово, способное изменить все. Писатель и Краев не вели длинных бесед. Процесс создания книг казался обоим настолько интимным, что они боялись нарушить взаимопонимание лишним фальшивым словом, произнесенным вслух. Они понимали друг друга письменно. Такой вот эпистолярный роман…

Краев вспомнил и конец той бессонной ночи – туманный из-за немереного количества выпитой для успокоения водки. Момент, когда ясно стало уже, что их кандидат, их писатель стабильно опережает другого на пять процентов, и вряд ли что-то изменит это соотношение. Как кричал "Ура!" крючконосый Бессонов и поливал шампанским писателя, не желающего просыпаться. Как генерал Сергеичев плясал вприсядку, брыкал крепкими ногами, и его обтягивающие брюки с лампасами трещали по швам. Как Давила орал в телевизор: "Что, получили?! Вот вам! Вот!!!", и показывал усатому телекомментатору совершенно неприличные жесты. Как какая-то бабенка, которую Краев едва знал, плюхнулась на его колени крепким задком и целовала его взасос. Все это было, было – подобно эйфории, которую испытывает человек в начале затяжного прыжка. Человек летит, расставив руки, он выше всего мира, он закрывает своей тенью поля и города. Он еще не знает, что его парашют не откроется.

* * *

В дверь уже не просто стучали. В дверь ломились. Краев сидел за диваном в душной ночной темноте, прижимал к груди трубку онемевшего телефона. Он оцепенел. "Меня нет дома, – думал он. – Меня нет дома, нет, нет, и быть не может!" Страх сковал его движения и мысли.

Грохот. Дверь в прихожей слетела с петель. Топот сапог, чертыхание. Кто-то споткнулся о стул.

– Краев, где ты? Николай! Я знаю, что ты здесь!

"Раз два три четыре пять я иду искать. Кто не спрятался я не виноват. Меня нет нет нет. Меня не найдут".