Сверхновая американская фантастика, 1995 № 3

Тут я очнулся, резко ударившись ухом о стенку. Эстебан хриплым, лающим голосом кричал что-то в микрофон.

За иллюминаторами сгущалась серая мгла.

В общей мешанине звуков исчез главный — заглох мотор. Я догадался — Эстебан пытается что-то сделать с потерявшим управление самолетом. Высота — три тысячи шестьсот футов, мы уже потеряли две тысячи!

Когда порыв ветра бросил самолет в сторону, Эстебан переключил бензобаки, и я услышал, как, оскалив зубы, он прорычал что-то о бензине. Самолет кружась, падает. Эстебан тянется к рычагу над головой, и я вижу, что запасов горючего у нас более чем достаточно. Может быть, засорился бензопровод, я слышал, здесь частенько заправляют нефильтрованным топливом. Эстебан бросил радиотелефон. Могу поручиться, никто не сможет разобрать наши сигналы — в грозу на таком расстоянии. Две тысячи пятьсот — все еще снижаемся.

Кажется, топливный насос на секунду включился: мотор взревел и заглох, снова взревел и опять заглох, теперь уже окончательно. Мы неожиданно вынырнули из-под облаков. Под нами тянулась длинная белая полоса, почти скрытая дождем. Рифы. А за ними — большой залив, наполовину заросший манграми — и все это стремительно неслось нам навстречу.

«Похоже, дело скверно», — говорю я себе, не претендуя на оригинальность. Женщины, сидевшие сзади меня, не издают ни звука. Оглядываюсь назад и вижу, что они пригнулись, натянув плащи на голову. Скорость уже достигала восьмидесяти миль в час, в этом не было никакого прока, но чего уж теперь об этом.

Эстебан кричит еще что-то в микрофон, все еще не давая самолету упасть. И здорово ему это удается — мы едва не врезаемся в воду, но он безумным рывком кладет самолет на ветер — и тут перед нашим носом ложится готовенькая посадочная полоса: песок.

И как он отыскал его, черт возьми? Самолет шлепается на брюхо, подпрыгивает и опять падает, все дико кружится, мы несемся вперед, пока не врезаемся в мангры в конце песчаной полосы. Треск! Лязг! Намотав на себя лианы, самолет застывает с задранным крылом. Вот так мы и сели. Целенькие. Даже не загорелись. Фантастика.

Эстебан старается распахнуть дверь, которая находится теперь там, где раньше был потолок. Девушка, сидевшая сзади меня, тихо повторяет: «Мама, мама». Я поднимаюсь с пола и вижу, что она стремится высвободиться из материнских объятий. Глаза женщины закрыты. Потом она открывает их и сразу размыкает руки, без тени эмоции. Эстебан помогает им обеим выбраться. Я хватаю аптечку и спускаюсь вслед за ними навстречу сверкающему солнцу и ветру. Ураган, сбивший наш самолет, почти не ощущался на побережье.

— Великолепная посадка, командир.

— Да. Все вышло замечательно.

Женщин трясет от страха, однако никакой истерики. Эстебан осматривает окрестности с тем же выражением лица, с каким его предки воевали в свое время с испанцами.

Всем, бывавшим в подобных переделках, несомненно, знакома нескончаемая, как в замедленной съемке, череда событий. На первых порах вами овладевает эйфория. Мы, кто как может, спускаемся по пружинящим веткам фикуса на песок под аккомпанемент завывающего ветра и без особой тревоги отмечаем, что нас со всех сторон окружает прозрачная водная гладь. Ее глубина не превышает фута, а дно кажется оливковым от ила. Отдаленный болотистый берег, покрытый мангровыми зарослями, совершенно пуст и необитаем.

— Залив Эспириту Санто, — Эстебан подтверждает мою догадку: мы очутились в обширной заболоченной пустоши. Мне всегда хотелось порыбачить в таких местах.

— А что это за дым? — Девушка указывает на легкие облачка у линии горизонта.

— Охотники на аллигаторов, — пояснил Эстебан.

Браконьеры-майя обычно оставляют за собой на болотах гарь. Мне приходит в голову, что, пожалуй, наших сигнальных костров никто и не разглядит. Теперь я обращаю внимание, что самолет так опутан лианами, что с воздуха здесь тоже ничего не различишь.

Не успела мысль, как нам, черт возьми, выбираться отсюда, оформиться у меня в голове, как старшая из женщин спросила:

— А если никто не услышал вас, командир? Когда они могут начать нас искать?

— Завтра, — угрюмо произносит Эстебан.

Но уж я-то знаю, что все спасательные экспедиции в здешних краях — и воздушные, и по воде — дело чисто добровольное. Мол, посмотрите, где там Марио, его мать говорила, что его не было дома целую неделю.

И тут до меня доходит — по всей вероятности, и мы тоже задержимся здесь на неделю.

Слева до нас доносится шум, похожий на рев дизельного мотора — это волны Карибского моря рвутся к берегу. Ветер подгоняет прилив, а обнаженные корни мангровых деревьев наглядно говорят о том, что волны заливают берег во время прилива. Я вспоминаю, что видел перед рассветом полную луну, предвещавшую сильный прибой. Ладно, мы можем вновь забраться в самолет. Но как насчет питьевой воды?

За моей спиной что-то хлюпнуло. Старшая из женщин ступила в воду. Горько усмехаясь, она качает головой. Заметив первое проявление эмоций, я решаю, что пора представиться. Когда я говорю, что меня зовут Дон Фентон и я из Сент-Луиса, она сразу в ответ называется миссис Парсонс из Бетесды в Мериленде. Она говорит это так изящно, что я не сразу замечаю — имени своего она так и не назвала. Потом мы снова воздали должное мастерству командира Эстебана.

Левый глаз у него заплыл. Разумеется, реагировать на такие пустяки — ниже достоинства индейца-майя, но миссис Парсонс видит, как он прижимает локоть к ребрам.

— Вы ранены, командир.

— Ребро — думаю, у меня перелом, — Эстебану неловко показать, что ему больно. Мы помогли ему снять рубашку и увидели на его атлетическом, смуглом теле глубокую ссадину.

— Есть ли в аптечке бинт, мистер Фентон? Я сумею оказать ему первую помощь, у меня есть некоторый опыт.

Она бестрепетно, со знанием дела, берется за бинт. Мисс Парсонс и я, ведя беседу, неторопливо побрели по песчаной полоске к манграм. Мне еще предстояло в подробностях вспомнить весь этот разговор.

— Розовые цапли, — сказал я ей, указав на трех птиц, поднявшихся на крыло при нашем приближении.

— Как они прекрасны! — тоненько воскликнула она (у них обеих были тонкие голоса). — Он индеец-майя, верно? Я имею в виду, наш летчик.

— Правда. Самый настоящий, прямо как на стенных росписях в Бонампаке. Вы видели Чинен и Уксмаль?

— Да. Мы заезжали в Мериду. Собираемся посетить Ти-кель в Гватемале. То есть собирались.

— Еще попадете. — Мне кажется, девушку надо немного приободрить. — Вам не рассказывали, что у индейцев-майя матери привязывали дощечку ко лбу новорожденного, чтобы у него косили глаза? А над носом к тому же вешали шарик из воска. У них это считалось аристократичным.

Она улыбается и вновь говорит об Эстебане.

— По-моему, на Юкатане люди какие-то другие, — задумчиво произносит она. — Непохожие на индейцев из Мехико-сити. Не знаю… более независимые, что ли.

— Это потому, что никто не смог их покорить. Индейцев-майя зверски истребляли и постоянно преследовали, но никому не удалось их уничтожить. Ручаюсь, вам неизвестно, что последняя мексикано-индейская война закончилась мирным договором в 1935 году?

— Нет, я не знала, — серьезным тоном говорит она. — Мне это нравится.