Сверхновая американская фантастика, 1997 № 01-02

— Нет. Прекратите мучить Мори. Я требую.

— Достаточно скоро всему этому наступит конец, — промурлыкала Кусахара. — Тогда у нас с вами будут уроки, где я стану преподавать вам.

Дрожащей рукой я бросил трубку.

А потом принялся носиться по квартире, разъяренный и напуганный. Я попытался было медитировать, но не смог сидеть спокойно, поэтому выскочил из дома и несколько часов бродил по ночным улицам, смутно сознавая, где нахожусь, не в силах ни на что решиться. Понимаешь, мне представилось, что вселенная испытывает меня. Пытается завлечь меня на действие, как в свое время демоны искушали Будду. Я знаю, это звучит заносчиво — ибо когда это огромной вселенной было какое дело до мелюзги Генри Дава? — но, дед, я действительно разрывался на части. Все мои чувства говорили: действуй! Берись за магическое оружие и нападай! Но меня сдерживала моя новая философия. Кто я такой, чтобы строить из себя Господа? Начинать новую круговерть справедливости и отмщения? Должно быть, я прошел несколько миль, бушуя, с мыслями, мечущимися словно в урагане.

Из транса я вышел на своей улице, стоя у соседского садика. На скамейке перед домом примостилась неглубокая голубая кадка с крошечной сосной-бонсай. Я смотрел на это жалкое деревце, и вдруг что-то внутри меня оборвалось. Калитка была не заперта, я прокрался в сад и, схватив кадку, утащил ее. Дома я вынес ее на балкон и осторожно снял всю проволоку. Дед, эти ублюдки обмотали крошечное дерево двадцатью футами проволоки. Щедро напоив кадку водой, я расправил сосне ветки и лег спать.

На следующий день я позвонил в школу и сказал, что заболел. Секретарь, ответивший мне, встревожился.

— У вас случайно не желудок болит, нет?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Перед вами учитель-иностранец начал страдать желудком и вынужден был вернуться домой. Надеюсь, с вами этого не произойдет. Внимательно следите за тем, что едите! У нас очень острые соленья.

— Да-да, соленья. Понятно.

— Кстати, для вас сообщение от госпожи Кусахары.

— Что ей было нужно?

— Она сказала, что сегодня не сможет прийти на урок Она собирается остаться дома и приготовиться к празднованию вашего дня рождения. Не странно ли? Ведь ей известно, что день рождения у вас только в ноябре.

Запихнув все необходимое в рюкзак, я направился в горы. Уже несколько недель я не возвращался в рощу, и мне было любопытно, что сталось с моей ловушкой. С амулетом Дэниела на шее и мыслями Дэниела в голове я подкрался к роще. Укрывшись за большим дубом, растущим футах в сорока от нее, я осторожно высунул голову. Чучело лежало на земле Шесты разбиты в щепы, одежда изодрана. Словно гигантские руки перекрутили лохмотья, выжимая из них все соки. Что-то прошумело вверху, и я распластался на земле Оказалось, это была всего лишь птица, но я пополз прочь, мысленно твердя «Дэниел, Дэниел, Дэниел», точно от этого зависела моя жизнь.

Добравшись до вершины, я направился дальше по гребню. Очень быстро я вспотел. Поросль между деревьями была негустой, но мне приходилось перелезать через стволы поваленных ураганом сосен и кедров. Почвенный слой очень тонкий — корням не за что зацепиться. Тут и там на поверхность сквозь темную землю, как из-под пелены черного снега, проступал белый гранит. Я был похож на Маленькую Элизу, пробирающуюся по фантастическому негативу ландшафта.

К вечеру я достиг огромного кедра с красной корой, выделяющегося среди прочих деревьев. Он напомнил мне секвойю, с которой я был знаком в Кентукки, и я представился ему, спросив, могу ли я посидеть под его кроной Пожалуйста, прошелестело дерево Полив землю водой, я устроился у ствола и объяснил, что происходит в Такамацу. Дерево показало, что с радостью окажет содействие.

В поселке я купил у мастера, плетущего циновки, охапку соломы. Скатав из нее пучок примерно в фут длиной, я перевязал его веревкой. Затем сделал другой пучок, немного короче. Я связал их в виде креста, и разделил надвое внизу вертикальный, наподобие ног. Моя излюбленная часть колдовства: работа руками. Приготовление орудий. Не знаю, почему я терял время впустую, предаваясь теоретическим размышлениям. В первую очередь я колдую руками.

Я достал тушь и кисточку, и внезапно наступила такая тишина, что я оглянулся вокруг, недоумевая, в чем дело. В кронах деревьев перестал шелестеть ветер, и на весь остров легла гнетущая тишина. Волнуясь, я развернул клочок бумаги (из сочинения Кусахары!) и окунул кисточку в тушь. Думая о Кусахаре, представляя ее напудренное лицо, ее дорогое платье, я написал иероглифами ее имя и дату рождения. Я вывел их аккуратно, тщательно, тушью черной и блестящей, как антрацит. Ожидая, когда надпись высохнет, я оглядывался вокруг, словно опасаясь, что из леса выскочит Кусахара и набросится на меня. Начинало смеркаться, деревья смыкались вокруг меня. К счастью, я захватил фонарик.

Когда тушь высохла, я вплел в солому на груди полоску бумаги. Когда я закончил, фигурка стала походить на участницу конкурса красоты с табличкой на груди.

Повернувшись к дереву лицом, я поклонился.

— Прошу прощения, что беспокою вас, но мне очень нужна ваша помощь.

Ветви чуть наклонились. Прошу вас.

В рюкзаке у меня были три гвоздя. Семидюймовых. Такими сшивают бревна. Я взял один гвоздь, наслаждаясь его тяжестью, значимостью. Все, что я делал до этого, было пассивным. Исследования, переговоры — да я оставался в стороне, словно общество «Красного Креста»! Забив гвоздь в варанингё, я объявлял войну госпоже Кусахаре. Стоя с этим гвоздем в руке, я вспомнил случившееся со мной в первом классе, когда я выяснил, что произойдет, если засунуть нож в розетку.

Я едва не пошел на попятную. Моя жизнь была такой безмятежной. Затем я вспомнил извивающуюся в кровати госпожу Мори, недоумевающую, отчего собственные внутренности так мучат ее.

Прижав варанингё к дереву левой рукой, я приставил первый гвоздь к ее голове. Достав из-за пояса молоток, я нанес такой сильный удар, что гвоздь вошел в дерево сразу на несколько дюймов. Еще удар. Тук-тук-тук. Листва заглушала звук. Второй гвоздь вошел в грудь, словно змея прошуршав сквозь солому. Третий — в живот. Пусть тварь вкусит свое же снадобье.

Вот и все. Быстро и решительно. Да! Дед, вынужден признаться, я получил от этого наслаждение. Ты очень строго следил за тем, чтобы я не творил заклятья, пока не вырасту, но, полагаю, дело говорит само за себя. Действие! Поступки, не слова! Я собирался помучить Кусахару несколько часов, затем заключить с ней перемирие. Выжидая, я представлял себе предстоящую философскую беседу с ней. «Видите ли, госпожа Кусахара, ваше дурное деяние привлекло добрый поступок, который нейтрализует его. Все должно находиться в равновесии. И думать не смейте приставать к другим ученикам. Разумеется, мы можем сделать так, чтобы случившееся осталось между нами…»

Я стоял в сгущающихся сумерках, охваченный подобными победными мыслями, и вдруг варанингё пошевелилась. Я был настолько поражен, что выронил молоток и отскочил назад.

Затем заставил себя подойти к дереву. Руки куклы поднимались и опускались, а ноги дергались, словно она молча пыталась высвободиться. Потянувшись к ней, я постучал по гвоздям, убеждаясь, что они забиты накрепко. Боже, она сошла с ума! Мастеря куклу, я подумывал, не нарисовать ли ей тушью глаза; теперь я радовался, что не сделал этого.

— Оставь Мори в покое, — произнес я вслух.

Кукла затихла на мгновение, затем снова напряглась. Собрав свои вещи, я сложил их в рюкзак на тот случай, если придется спасаться бегством. Затем я отошел на безопасное (как я надеялся) расстояние и стал смотреть.

Рассуждая: Кусахара на двадцать лет старше меня. Она занимается колдовством почти столько же, сколько я живу на этом свете. Как много она узнала? Насколько она сильна?

Закат погас, и варанингё превратилась в бледнеющий крест на фоне более темной коры. Подойдя ближе, я направил на маленькую чертовку луч фонарика. И очень хорошо, что я сделал это. Гвоздь, вбитый в живот, медленно вылезал.