Свет мой, зеркало, скажи

– Что это было, бабуль?

Голова отяжелела, темные пятна еще кружили перед глазами.

Меликки словно не слышала, говорила сама с собой, взгляд ее затуманился:

– Я матери твоей твержу, не могу дар не оставить, либо тебе, либо Котенку – выбирай. Мать твоя ни в какую. Не желаю, говорит, чужой жизни, у меня и своя не прожита, муж, дочь, работа, от которой сердце не оторвать. Ну, нет так нет. А вот тебе, котенок, без меня уж совсем никак. Не выдюжишь. Я только почуяла, что жизненный сок твой уходит, ну и давай подпитывать тебя нужным. Оберег помогал до времени, да мирской дрянью забился, как ведро помойное. Ты, котенок, не сомневайся, гони раздумья. Помогать буду на первых порах, ты девка смышленая, быстро одолеешь науку. Начнем с зеркала, предмет простой, как в той сказке, помнишь? «Свет мой зеркальце, скажи…»

– Бабуля! – вскакивая со стула, заорала в голос перепуганная Катерина, и капелька пота скатилась на переносицу.

Она дернула за рукав Меликки, топнула грозно:

– Прекрати! Хватит! Что за сказки, какой оберег, какое зеркало? Объясни, что я видела? Кирилл, спальня, кровь – что это? Что?

Меликки словно очнулась, вскинула удивленно глаза из-под седых бровей – зеленые блестящие, кошачьи:

– Будущее свое ты видела, что орать-то. Неужто не поняла. Думаешь, просто так я примчалась в трудный час бог знает откуда. Какие тут сказки, котенок. Ну так его может и не быть, будущего этого, если оглупела ты от любви своей. Через нее, как через трубочку, силы твои этот вурдалак высасывает. А оберег на груди носишь с детства раннего, да износился, видать, не помогает, значит, вовремя я успела.

Катерина опустилась на стул, зашептала, вцепившись в пластик стола ногтями:

– Да не может быть этого, чушь какая. Какой вурдалак, бабуля, Кирилл – жених мой. Ты в своем уме, он любит меня… Кирилл милый, он, он, он..

– Выплескивай горечь, котенок, говори. Вылей, что на сердце скопила, – продолжила вещать Меликки, покачиваясь подобно метроному. – Полегчает, как от таблетки.

– Любит он меня, а я его, причем здесь горечь? Мы заявление подали, роспись в… в… – Катерина хватала воздух пересохшими от волнения губами, – во… во вторник.

– Да так-то оно так, котенок, конечно, ему бы и не любить. А насчет заявления – так передумаешь, не сумневайся. На вот, еще водички испей.

Бабуля подлила из чайника свежей воды, протянула стакан, но Катерина посмотрела на жест с подозрением, будто бабуля зелья в чайнике замешала. Отстранила руку. Меликки не удивилась, восприняла отказ спокойно, выпила воду до последней капли, облизнула губы:

– Ну не хочешь, воля твоя. Давай уже с зеркалом закончим. Как у вас говорят: последний опыт покажу. Тут, как в телеке вашем, только без пульта, рукавом все делается. Возьми стульчик, присядь-ка напротив.

Колени у Катерины тряслись, ступни замерзли, словно северный ветер гнал поземку по ламинату.

В голове стучало: «Насильник, вурдалак – суженый-ряженый твой».

Она прикрыла глаза, прижала ладони к губам, задумалась. Успокоилась. Мозг анализировал, сравнивал и вычленял, разбирал нюансы, обстоятельства и недочеты в отношениях с Кириллом, начиная с момента встречи. И чем напряженнее шевелились извилины, тем четче вырисовывался неприятный по своей сути вывод. Но принять его она не могла, несмотря на то, что сделала его самолично. Вспомнилась неожиданная грубая несдержанность Кирилла в постели, после которой тело охватывала усталость, словно не наиприятнейшим делом она занималась, а картошку выкапывала с десяти соток. Катерина относила это на темперамент Кирилла, и надеялась, что со временем, процесс как-то урегулируется. А еще вспоминала затяжные до одури поцелуи, от которых шла кругом голова, и она потом долго не могла прийти в себя. И ему всегда мешал ее оберег, он просил снимать его на ночь.

«Да ну, – кричало сердце, – какая-то хрень, не верю, сама себе накручиваю, я люблю его, он меня…»

– Угомонись уже, котенок, – удовлетворенно отметила Меликки, наблюдая, как Катерина хмурится, морщит лоб и растирает вспотевшие ладони. – Seka. Сильная ты, у другой бы с одного заговора страсть отлетела бы, пылинкой ненужной, а ты все не отпускаешь. Не ошиблась я. Это хорошо. Не вурдалак, говоришь, не веришь? Ну давай тогда с истоков начнем. Где ты познакомилась с красавцем своим, вспоминай-ка, милая, покопайся в памяти.

Катерина усмехнулась, точно неудобное вспомнила:

– Странно прозвучит, бабуль, на похоронах.

То был солнечный, удивительно теплый майский день, совершенно не подходивший для столь скорбного мероприятия. Марина – подруга со школьных лет, с кем просидели долгие годы за партой, бесились на дискотеках и делили парней – хоронила мать. Сердечный приступ или что еще там, Катерина в расспросы не лезла. Марину трясло, приходилось подавать то пузырек с валерьянкой, то фляжку с коньяком. И в какой-то момент Катерина обратила внимание на задумчивый взгляд шатена в темной рубахе. Он сопровождал двоюродную сестру Марины, полноватую Свету с нелепой укладкой под черным платком. Молодой человек смотрел на Катерину и улыбался. Ее пробила дрожь от его роскошной шевелюры, небрежно зачесанной в хвост, легкой небритости.

«Какой типаж, – шепнул тогда разум, – такие шедевры можно создать из этого волосяного богатства!»

В то время она готовила альбомы мужских стрижек, целиком прониклась творчеством, ну и свободна была – в поиске отношений. С парнями не везло, ходила расстроенная, укрывшись грустью, точно платком.

И тут словно искорка пробежала, и ведь Катерина тогда подумала: «Неподходящий момент для знакомства, неправильный».

Он подошел на поминальном вечере в ресторане, будто ненароком положил визитку на край стола. Но позвонил сам спустя неделю – выудил у Маринки номер. Пригласил прогуляться. Цветы, учтивые шутки, ни капли хамства или нагловатости, обаятельный, читал нараспев Есенина божественным баритоном.

Мара, узнав, что подруга увела у сестры парня, лишь пожала плечами: «Без проблем, сама думала замутить, такой красавец».

– Ага, ну вот все сходится.

– Что сходится, бабуль? Не терзай уже, трясет меня от таких откровений.

– Он тебя подманил, словно почувствовал твою неустроенность. Вампиры энергетические, как тараканы, ищут в людях щели в душевной оболочке, залезут и высасывают по глоточку. Ну а когда почувствуют, что жертва ослабла, вот тогда и начнется сущий кошмар. Могут до дна испить. До смерти. Естественно, существуют и натуралы, – бабуля подняла указательный палец. – Во какие слова знаю, а ведь всего раз телевизор у соседки глянула.

Бабуля рассмеялась, и морщины затанцевали на широких скулах, побежали волнами ко лбу и вернулись.

– Разных вурдалаков я повидала – только таких, что крови насосутся, а тело в болото скинут, в этом мире не встретишь, а в зазеркалье сколько хошь, но каждый на особой примете. Хотя вот чем они отличаются, подлецы, сказать не могу. И те, и другие схожи. Энергия в человеке – та же кровь, как без нее. Вот повезло тебе, котенок, я у тебя есть, подпитывала как могла, да ведь сколько можно.

Меликки скривила толстые губы в улыбке, взяла левую руку внучки в ладони, погладила стянувшуюся кожу на месте мизинца:

– Не болит?

– Ну, вспомнила, бабуль, столько лет прошло.

Катерина аккуратно освободила ладонь, завела покалеченную руку за спину, уткнулась в пол взглядом. Мизинец бабуля ей самолично оттяпала. Топором, в жаркий день августа, за избой на рассохшейся деревянной колоде. На которой обычно рубили к зиме дрова.

Катерине было лет десять. Они тогда с рыжей Жанной дружили как ниточка с иголочкой – куда одна, туда и другая. Уговорились на неделю в деревню махнуть, к Меликки; лес, грибы, ягоды, речка. С родителями вопрос утрясли. Отец Жанны на машине подкинул их до деревни. Жара, благодать, с леса еловым духом тянет, с поля клевером, травой скошенной. Жанна не разглядела в бабушке ничего сказочного. Они разобрали чемоданы, натянули купальники, выдули по стакану молока и помчались по тропинке вдоль изгороди, сквозь малинник и жирные лопухи – туда, где меж берез серебром блестит река. И надо было Жанне углядеть на тропе холм, похожий на колокол. Во мху и два отверстия сбоку. Они встали, и Жанне показалось, что в дыре что-то шевелится, и вроде даже жужжит. Она заорала в страхе. Катерина земляной нарыв не припомнила, не было его в прошлом году, но захотела показать подруге храбрость. Она обломала сухую ветку березы и с победным видом воткнула ее в земляной холм, потом еще раз, и еще. Мол, смотри подруга, бояться здесь ничего.