Свет мой, зеркало, скажи

Жанна звучно поставила стакан на столик. Мара вздрогнула.

– А что с работой? Марин, ты где сейчас? – вежливо поинтересовалась Жанна.

Маре вопрос понравился, и ответ был приготовлен достойный – даже с визиткой, где вытисненная золотыми буквами аббревиатура всемирно известной компании сбивала на скаку не одного чиновника и бизнесмена средней руки.

– А, это… – Жанна повертела бархатный квадрат с вензелями, бросила небрежно в сумку. – Юристом там крутишься?

Мара едва вслух не выругалась: что за выражение – «крутишься»?

– Крутятся куры на гриле, Жан, а я старший юрист с отдельным кабинетом, что выходит окнами на залив. Хотя знаешь, я не в обиде. Всегда нравилась мысль, не помню кем сказанная: «Только проклятые небом изнуряют себя физическим трудом, а избранные жизнью обязаны наслаждаться и кайфовать». Ну вот, мне до избранных еще полшага.

Жанна задумалась, отпила сока и выдала спич:

– Круто. У меня житуха, извини, по спирали; работа-дом, где тоже работа. И муж, что объелся груш и лежит полдня на диване и ждет с небес «волшебной идеи» для бизнеса. И требует от меня сексуальной работы, которую можно назвать кайфом, если она случается вовремя. Потом, к ночи, еще немного работы для продвижения по основному месту работы – и наконец сон. Достаточный, но недолгий, потому что проснешься, и колесо закрутилось по новой. Думаешь, я проклята? Не. Вот убери основную мою работу: глазные яблоки, катаракты, нейропатии оптического нерва, воспаления слизистой глаза, невриты-блефариты, отслоение сетчатки и прочее – и вот тогда я останусь совсем без кайфа.

Мара улыбнулась и тронула ее за руку:

– Не парься, сестра, просто ты трудоголик, болезнь так называется, андестенд?

Жанна вытерла лоб, промокнула салфеткой подмышки, разбавила сок минералкой. Глотнула. Мара растянула губы в улыбке, видно было, как «трудоголик» и «андестенд» выбесили рыжую Жанну. Мара знала единственный за собой недостаток: выглядеть по-королевски, а разговаривать грубо, чтобы создать диссонанс и сбить собеседника с толку.

Жанна ответила мягко:

– Я поняла тебя и уверена: да, я трудоголик. Хотя знаешь, Марин, у меня еще горы есть. Я когда вгрызаюсь в обледенелую кручу, а на спине рюкзак в семьдесят литров, то есть под сорок кило веса, и ветер лицо сечет, а увернуться возможности нет; и дышишь, как лошадь загнанная; и на веревке за тобой ползет с десяток таких же, измученных снегом: и сквозь заледеневшие стекла очков видишь лишь очертания горных вершин, вот тут, я чувствую кайф. Кто-то спросит, зачем физически себя напрягать? К чему кандидату наук этот риск? Таким я скажу: вы не знаете настоящего кайфа. Ты думаешь, я погоду проклинаю на склоне? Нет, Марин, я никогда не ворчу, потому что знаю: вон за тем выступом, за тем гребнем – вершина. И когда всхожу на нее, чувствую невозможную эйфорию, до дрожи, до головокружения, от одного только вида. Вот ты стоишь наступив на облако, один на один с солнцем, словно властитель мира, – она выдохнула. – Это круче, чем секс, Марин, я тебя уверяю. Это просто чума.

Мара чувствовала, как сполз румянец со щек, хорошо сказано, талантливо. И она готова была уже выстроить мостик дружбы, но неожиданно Жанна сказала:

– Сатаева на днях видела, Игоря. Помнишь его? Привет тебе передавал.

Маре захотелось курить. А может, на свежий воздух и там покурить. От упоминания этой фамилии она неизменно потела. Это был сабантуй перед выпускным в школе. Собрались тогда на баскетбольной площадке, рядом теннисные столы под раскидистой липой, на которых удобно сидеть. Ребята принесли пива, шаманского. Дело к вечеру, все веселые. Игорь Сатаев, задиристый, приблатненный малый, один из немногих пил теплую водку. Запьянел и начал подкатывать к Маре. Она не обращала внимания. И он шепнул ей в ухо нечто гадкое, оскорбительное. Мара презрительно сплюнула и послала его далеко и надолго. А он обозвал ее шмарой. Оскорбил еще раз, теперь уже вслух, при всей честной публике. Мозги у него – три семечки, он забрался на стол, скорчил умную рожу и начал разглагольствовать: мол куда ему, молодому, ведь тетя Мара с престарелыми важными шишками на Невском вальсирует.

И пацаны ржали, как кони. Катерина нахмурилась, помнится, будто грозу почувствовала.

И тогда Мара взяла со стола открывалку – ребята притащили пиво открыть – и всадила металлический крюк полумесяцем Сатаеву в прямую мышцу бедра. И пока он орал и со стола падал, пообещала в следующий раз не промахнуться и попасть в глаз.

Скорую вызвали тут же, только ждать ее Игорь остался с дружками своими, а девочки почапали всей толпой на салют, на набережную. И ведь Сатаев ни словом ментам не обмолвился, бормотал, будто схватился с забулдыгами у палатки.

Маре тот эпизод напоминал об умении сдерживаться, чтобы не совершать грубых ошибок – особенно при свидетелях, о грузинской крови матери, что бурлила в жилах, из-за которой обуздать темперамент было непростым делом.

Жанна выглядела воинственно: видимо ждала продолжения, но Мару уже отпустило, она посчитала, что партия осталась за ней.

– Да шел бы этот Сатаев, сестра. Неудачник и аферист. Не стоит и вспоминать.

Они посмеялись и договорились на ресторан с мужьями.

Мара набрала Жанну. Глядя на прыгающие циферки на экране, вспомнила супруга рыжей. Макс весьма недурен собой – не мачо, не зверобой, как она любила, но боец с подкаченным задом и проворными руками. Очень цепкими. Словно клешни у краба. Страстный – опасный. Она улыбнулась. Синяки после их встреч она замазывала кремом, а разорванные трусы – по сотке евро, к слову, за штуку – выбрасывала в гостиничное мусорное ведро. Странно, что Жанна назвала его «муж объелся груш». По мнению Мары, если тот чего и объелся, то, однозначно, виагры.

Интересно, рыжая знает о тайных желаниях грушевого Максима?

– Маринка, привет!

Голос яркий, радостный, свежий, как дыханье весны, с такими людьми хочется разговаривать, за это окружающие и обожали Жанну. Мара улыбнулась, забралась в купе «Мерседес» цвета глубокой ночи с тонированными стеклами.

– Привет сестра.

Ей хотелось назвать Жанну «Ириской»: так называли в младших классах эту девочку с золотисто-рыжими волосами – но, блин, «Ириска» в двадцать семь звучит слишком двусмысленно, так что просто сестра. Хотя.

Мара улыбнулась и представила подругу голой: это должно быть восхитительно, она бы ее попробовала.

– Как дела, какие планы на вечер? Есть предложение, от которого нельзя отказаться. Ты свободна? Нет, без мужей. Вот и отлично, тогда и тем более, он к маме, мы в гости к Катюхе. Она что-то особенно обещает. Не, Жан, не укладку. Да из нее подробности клещами не вытащишь, на месте узнаем. Ты готова? Подкатывай к семи, адрес-то помнишь? Отлично, тогда до встречи.

Глава 5. Первое погружение Мары

Жанна дожидалась Мару возле знакомого с детства подъезда Катерины. Смотрела на обшарпанные от времени стены дома и не находила знакомой взгляду, изрезанной надписями лавочки, где бабки чесали языками без перерыва на обед – теперь здесь вырос узорный заборчик вдоль палисадника. Когда-то она прибегала сюда едва ли не каждый день, к самой близкой, самой любимой своей подруге. Оставалась обедать, ужинать, пару раз ночевала.

«Катька-Стриж», это же она ее так назвала. Катерина неприметная с виду, хвостик-косичка, худоба в платьице, была юркой, быстрой, как птица та – стриж. Шустрее всех в классе бегала. Когда начинала рисовать на доске, за ее рукой не успевали следить, и отвечала скороговоркой, отчего учителя морщились и вызывали тараторку к доске реже, чем остальных. Жанна была уверена, что подруга пошла в мать талантом, тоже станет художником.

Но чего-то не хватало Катерине, какого-то толчка или трамплина, чтобы разбежаться и воспарить. Жанна где-то читала, что стрижи не способны ходить, у них короткие ножки и широкий размах крыла, им трудно взлететь с земли, но нет равных в полете. До Жанны дошли слухи об успехах стилиста-парикмахера Екатерины Ерошенковой, про запись на стрижку за два месяца. Но тот ли это полет?

Они давно не созванивались, не писали друг другу комменты в соцсетях, не лайкали фотки. Странно. Будто чужие.

Мара прибыла с опозданием, Жанна успела продрогнуть: осень не лучшее время в Питере время. Они обнялись, забежали в темноту подъезда – лампа на первом этаже не горела, те же обшарпанные ступени, те же запахи, только стены покрашены и сменили двери на входе. Засмеялись, вспомнив, что и сами жили когда-то в похожих домах. Катерина выглядела свежо – более того, элегантно.

Жанна ожидала увидеть вчерашнюю студентку со вздернутым носом и жидкой косой, стянутой резинкой. Но нет, выражение «сапожник без сапог», Катерине не подходило. Темные густые кудри, волос к волосу, говорили, что хозяйка весьма щепетильно относится к внешности.