Свет проклятых звёзд

— Я хочу любить тебя, — прошептала эльфийка, забираясь руками в штаны Турукано, нежно прикасаясь к чувствительной плоти. — Среди горящего леса, пока мы его не проехали. Давай свернём с дороги! Только представь, Малыш: ты, я и пламя!

«И падающие на голову деревья», — мелькнула мысль, но разум стремительно сдавался под натиском чувств и ощущений. Руки Эленнис были умелыми и ловкими не только в драке.

— Я не могу так управлять лошадью, — чуть слышно простонал Турукано, — перестань, умоляю!

— Нет! — эльфийка заставила мужа замолчать страстным поцелуем.

С огромным трудом остановив лошадь, сын Нолофинвэ закрыл себя и супругу плащом. Надо было как-то слезть на землю, но это уже не представлялось возможным.

«Хорошо, что здесь темно и дым снижает видимость», — последнее, что подумал эльф перед полной потерей рассудка, поддавшись рукам и губам супруги.

Менестрели для Валар. Песня о лжи

Дорогу перегородили ручьи. Их было так много, что в грязи начали вязнуть повозки. Эльфы удивлённо переглядывались, не понимая, откуда взялось столько воды, ведь буквально пару дюжин дней назад здесь не было даже намёка на родники.

— Может быть, дело в том, что деревья и травы больше не нуждаются в подземной влаге? — грустно вздохнул Эктелион, у которого ручьи теперь ассоциировались с заткнутым телами друзей водостоком.

Никто ему не ответил, но вдруг рядом, словно из-под земли возник Эонвэ, переливающийся золотым-серебряным-голубым, верхом на белоснежном скакуне с огромным витым рогом во лбу. Нолдо от удивления едва не упал из седла.

— Как только найдём сухое место, — неприятно улыбнулся посланник Валар, собирая золотые волосы за спиной в хвост и повязывая красной лентой, — устроим привал. Я уже договорился с вашим королём, что он мне на время отдаст своего… Хм…

Эктелион поднял брови.

— Что? — Эонвэ улыбнулся ещё противнее. — Айнур тоже иногда забывают приличные выражения. Как бы то ни было, мне нужен ты. Есть важный разговор.

Под копытами лошадей грязь захлюпала совсем мерзко, Эктелион поморщился.

— Поиграл бы на флейте, слышно бы не было, — вдруг вполне по-доброму подмигнул слуга Манвэ. — Музыка умеет заглушать всякую мерзость. Или наоборот, её создаёт. Как раз об этом мы скоро и поговорим. Явка обязательна. Отказывать мне — для тебя небезопасно.

***

Залитая ручьями дорога закончилась нескоро, но когда, наконец, впереди открылось сухое поле, покрытое жёсткой ломкой травой, царапающей кожу до крови, эльфы были рады и такому месту для стоянки.

Собрав вокруг костра, горящего почему-то зелёным огнём, менестрелей, которые, по мнению Эонвэ, были достойны его внимания, посланник Манвэ подбросил что-то в пламя, и дым стал пахнуть терпко и пряно.

Эктелион смотрел на музыкантов и удивлялся, что некоторых видит впервые, но ещё удивительнее было то, что Эонвэ умудрился притащить к костру Финдекано. Увидев сына своего господина, Аклариквет напрягся и опустил голову, чтобы не было видно, как сильно он покраснел.

— Напрасно ты так волнуешься, — сказал ему Эонвэ. — Хочешь, расскажу тебе, как ты умрёшь и когда? Уверяю, станет спокойнее.

— Нет, — ещё больше поник Аклариквет. — Смерть — отражение жизни. Я не хочу знать, что меня ждёт. И когда.

— А вдруг я бы соврал тебе? — Майя снова что-то подбросил в костёр, и огонь стал ярко-красным. — Дай мне свою… Что там у тебя? Лира? Давай. Слушайте, эльфы, Песнь Айнур.

Ложь недаром во всех королевствах

Уважали во все времена.

Ложь прекрасна, когда полезна,

И ужасна, когда вредна.

Узок путь меж болотом и садом,

И не зря есть враги и друзья.

Я согласен, что лгать не надо,

Но и с правдой прожить нельзя.

Ложь исчезнет с земли едва ли,

И хитра и живуча она.

И не зря у любой медали

Есть обратная сторона.

Проворные эльфы прекрасно живут,

Чуть стоит солгать — и отступит беда.

Но горы, я должен заметить, не лгут,

И звёзды не лгут никогда.

Отдав лиру владельцу, Эонвэ обратился к сыну Нолофинвэ:

— Есть приватный разговор, Финьо. Пойдем, погуляем. Свидетелями нашей беседы пусть будут только звёзды.

Сидящие вокруг теперь уже синего костра эльфы окончательно растерялись.

— Ждите меня, — подмигнул Эонвэ. — Я с вами тоже поговорю. А пока не вернусь, пойте друг другу песни. И пусть они будут весёлые.

***

Звёзды мерцали волшебным светом, но дым от лесного пожара подполз по небу, словно враги из засады, и скрыл их свет.

Финдекано молча шёл рядом с Эонвэ и почему-то, чем дольше находился рядом с Майя, тем тяжелее и мерзостнее становилось на душе. Обычно присутствие Айну наполняло сердце покоем и светлым счастьем, но с посланником Манвэ ситуация была прямо противоположная. При всём этом, сын Нолофинвэ понимал — Эонвэ нарочно пел про ложь, чтобы подбодрить его. Почему же эффект получился обратным?

— Я тебе объясню, почему, — даже не скрывал, что читает мысли эльфа, Эонвэ. — Потому что ты любишь быть против сильных мира, а тут вдруг тебя поддержали. Бунтарем выглядеть не вышло.

— Всё в моей жизни как-то… Не вышло, — вздохнул Финдекано.

— А, конечно, судьба рода Феанаро Куруфинвэ и всех, кто с ним заодно: любое благое начинание обращается лихом, — пожал плечами Эонвэ. — Кто такое придумал, кстати? Не спорю, это правда, ведь Феанаро, родившись, убил мать. Обучая языкам, разъединял семьи. Создавая оружие для защиты, направлял его на свою родню. И ещё многое-многое другое. Но разве начинания других семей не заканчивались полным крахом? А сами Валар? Сколько делала Варда для добра, и что же? А Йаванна? Я, наконец? Я тоже творю добро, а что в итоге?

— Что?

— Не знаю. Но, вот увидишь, тоже ничем хорошим не кончится. Например, наш нынешний разговор — это не Слово Валар. Это моё слово. Но я прекрасно понимаю, что скажу его в пустоту.

Финдекано отвернулся. На душе было настолько гадко, что не хотелось жить.

— Убивая в себе музыку, — заговорил нараспев Эонвэ, — ты медленно сжигаешь самого себя изнутри. Глупо отвергать дары, вложенные в твоё сердце при рождении.

— Но музыка не дар для меня, — очень печально произнес сын Нолофинвэ, — это был мой страшный сон, который я зачем-то пытался сделать реальным.

— Тебе говорили, будто ты поёшь о том, что все видят постоянно, и это не кажется ценным, да?

Финдекано замер. Да, так было. Это… Говорил и Кано, и Нельо, и многие другие… Наверно, все, кроме супруги и Финдарато. И тогда они были правы, но теперь, когда всё умерло…

— Теперь, Финьо, — улыбнулся Эонвэ, — твои песни обрели ценность. И как раз поэтому я позвал тебя.

— Я не хочу снова браться за инструмент.

— А если от этого будет зависеть чья-то жизнь? Твоя, например.