Свет проклятых звёзд

Впервые покинув пещеру, мальчик от восторга начал бегать по лесу, радостно крича и смеясь, но сразу узнал, что этого почему-то делать нельзя.

«Никто не должен нас увидеть и услышать! Ты можешь выдать наше укрытие! Или ты делаешь так нарочно, предатель? Это твоя подлая голодримская сущность наружу лезет?»

«Мама плохая, потому что тоже из них?» — Майрил уже окончательно запутался, однако, такой вывод объяснял то, что папа не взял её с собой.

«Ей только покажи выход из дома, — ответил Эол, — она и меня, и тебя бросит».

Как же так? Почему? Неужели из-за того, что она из этих…

Но ведь у других не так!

Другие семьи обсуждают свои дома, рассказывают забавные истории, приключившиеся и с детьми, и с родителями, в других семьях не по одному ребёнку! И никто никого не бросает!

«Проклятые Голодрим!» — отец аргументировал этим всё.

Ладно… Голодрим плохие. Зато Наугрим, эти смешные дяденьки и тётеньки с длинными бородами, очень весёлый народ! И город у них красивый! А горы какие! Высокие, со снежными вершинами! И лес рядом с Ногродом не такой, как дома. Но почему об этом нельзя сказать? Почему сразу станешь предателем, если заговоришь о своей пещере или о маме?

«Есть тайны, — однажды всё-таки снизошёл до объяснений отец, — которые приводят к страшным вещам. Например, я знаю секрет металла, способного уничтожить всех злых чудовищ в Арде, и если эту тайну откроют создателю страшных тварей, мне конец. И конец всему миру, потому что некому станет создавать оружие против монстров. А я, в свою очередь, никому не могу передать секрет сплава, чтобы не подвергать опасности других мастеров».

Майрилу стало жутко, однако сердце наполнилось гордостью за родителя. Очень нравилось верить, что сказанное — правда.

Устав сидеть, юный эльф спрыгнул с мешка, нагнулся и осторожно развязал шнурок, чтобы достать уголёк и порисовать на полу. То, что за это могут отругать, почему-то не пришло в голову, а от нечего делать разыгралось воображение.

Перед последней ссорой с отцом эльф, не заслуживший имя, был допущен до помощи в ковке решетчатых ворот из серебра. Мальчик завороженно любовался, как металл меняет цвет, обретает форму, как очищается, становится жидким, а потом снова затвердевает, как изгибается, превращаясь в цветы и копья. Гордился возможностью принимать в работе участие.

«Ты хотел привезти маме подарок? — улыбался Эол. — Закончим дело — получим столько мирианов, что скупим все сокровища Ногрода!»

Что сделал не так, Майрил не понял, но отец почему-то разозлился и снова запер сына среди мешков. Что ж, если заняться нечем, можно порисовать.

Угольки были разной формы, размера и цвета. Юный эльф знал — наугрим хуже различают оттенки, поэтому родитель всегда сам проверял качество топлива для печей.

«Нас этим торгашам не обдурить!» — с гордостью хвастался Эол, а Майрил грустил, что не с кем поиграть, раскладывая угли в ряд от самого светлого до абсолютно идеально-чёрного.

Наиболее красивый и удобный уголёк был выбран довольно быстро, и на полу появилась зарисовка серебряных ворот. Воображение подсказывало, что в пустоте эта красота быть не может — нужна стена или вход в пещеру. Или во дворец! Но как выглядят дворцы, о которых говорила мама? Пока папы нет рядом, можно вспоминать всё, что она рассказывала, но этого недостаточно для чертежа!

Вокруг ворот выросли стены и башни, на шпилях затрепетали флаги со звёздами.

Уголёк кончился, пришлось снова лезть в мешок.

— Эй! Ты чего делаешь, малец?! — беззлобно, однако строго воскликнул вошедший гном — помощник отца. — Быстро отмой пол!

Рядом с мальчиком шлёпнулась мокрая тряпка, и дворец начал послушно размазываться чёрными разводами, словно тая в дыму и копоти пожара.

— А когда тебе дали имя, мастер-гном? — спросил Майрил, бросая измазанную углём ткань в ведро с водой. — За какие заслуги? Сколько тебе было лет?

— Для моей семьи главным моим подвигом стало моё рождение, — захохотал бородач, проверяя шнуровки мешков. — Слушай, малец, твой батя тебя именовать не хочет, но мне как-то называть тебя надо. Скажи, как на твоём языке будет «сын тёмного эльфа»?

— Почему тёмного? — удивился мальчик.

— А потому что ваше племя разделено на два рода: эльфы Светлой Земли и эльфы Сумеречной Земли. Заморские — светлые, местные — тёмные.

— Ломиэльдарион, — неуверенно ответил Майрил, боясь, что отец опять отругает за неправильный язык. Если услышит, конечно.

— Слишком длинно, — отмахнулся гном. — Ломион подойдёт?

— Да, — зелёно-карие глаза юного подмастерья загорелись. — Только это тайна, хорошо?

— Не бойся. Это не имя, а просто слово. Прозвище, заслуженное подвигом — рождением в семье Эола.

— Ладно, — согласился Майрил. — А можно мне уже выйти отсюда? Я извинюсь, правда.

— За что?

— Ну… не знаю, но извинюсь. Я не хочу тут больше сидеть! Мне скучно!

Гном посмотрел на мешки.

— Хорошо, давай повезём уголь вдвоём, — согласился помощник Эола. — Я скажу, что ты был молодцом, и папаня тебя простит. Бери, поднимаем и кладём вот сюда, Ломион.

Радость заставила улыбнуться, хотя страх наказания мешал веселью. С обидой подумав, что любит гномов больше, чем папу, Майрил взялся за мешок и, делая вид, что совсем не ощущает тяжести, помог погрузить уголь в тележку.

— А теперь покатили! — подмастерье отца бодро засвистел какую-то забавную мелодию, и юному эльфу стало чуть менее страшно.

***

Разумеется, о возвращении мужа и сына Ириссэ никто не предупредил — слуги сохраняли молчание, выполняя приказ хозяина, однако пленница-жена почувствовала, что её мальчик скоро придёт домой. Ради встречи с Майрилом можно было стерпеть любые издевательства! Главное, чтобы ненавистный гад не настроил сына против матери, потому что в таком случае жизнь потеряет последний смысл.

Дверь комнаты-темницы открылась, и Майрил, гордый и повзрослевший, со сдержанной улыбкой, не спеша вошёл, держа в руках фонарь и большую шкатулку. Вместе с ним был Эол, который что-то говорил, но Ириссэ его почти не заметила. Бросившись обнимать своего мальчика, эльфийка заплакала, совершенно потеряла ощущение реальности и даже не запомнила, что оказалось в шкатулке. Главное — сын её не ненавидит!

— Хватит, иди. Мне надо с женой побыть.

Слова монстра разбили вдребезги отчаянное счастье, Ириссэ почувствовала дрожь, ненависть вспыхнула неистовым пламенем, но разум заставил подавить эмоции, напомнив, что хуже полного одиночества и отсутствия возможности видеть сына вряд ли что-то может быть.