Свирепая справедливость

– Каким образом? – спросила баронесса, глядя на цветы.

– Калиф – арабское слово. Он нападает на руководителей арабского мира.

– Коварство Калифа. Может быть, имя выбрано сознательно, чтобы запутать преследователей... а может, он требует не только снижения цены на нефть... может, он требует от Халида большей поддержки палестинцев и других арабских экстремистов. Мы ведь не знаем, что еще нужно Калифу от Саудовской Аравии.

– И все же цены на нефть... Это требование ориентировано на Запад. Всегда считалось, что терроризм – оружие крайне левых, – заметил Питер, качая головой. – Похищение «ноль семидесятого», даже похищение вашего супруга – все это нацелено против капиталистического общества.

– Он похитил Аарона ради денег и убил его, чтобы скрыть свою личность. Нападение на Южно-Африканское правительство, нападение на нефтяной картель, выбор имени – все указывает на претензию стать богом. – Магда вдруг гневно оборвала головку одного из тюльпанов и раздавила ее в кулаке. Уронила лепестки в глубокую ониксовую пепельницу. – Я чувствую себя ужасно беспомощной. Мне кажется, что мы бесцельно ходим кругами. – Магда подошла к Питеру; он стоял у задернутой портьеры. – Вы сказали, есть только один путь отыскать Калифа.

– Да, – кивнул Питер.

– Какой?

– У индийских шикари [23] есть старая уловка. Когда охотник долго не может выследить тигра, он привязывает в джунглях козу и ждет, когда тигр сам придет к ней.

– Козу?

– Мой знак зодиака – козерог, – улыбнулся Питер уголками губ.

– Не понимаю.

– Если я распущу слух, что охочусь на Калифа... – Он снова улыбнулся. – Тот меня хорошо знает. Похитительница самолета сразу назвала мое имя. Ее предупредили обо мне. Думаю, Калиф отнесется ко мне серьезно и задумается о необходимости убрать меня.

23

Туземный охотник. – Прим. перев.

Он увидел, как побледнели ее щеки, увидел внезапную тень в глубине глаз.

– Питер...

– Это единственный способ подобраться к нему.

– Питер... – Она положила руку ему на предплечье, но не смогла продолжить, только молча смотрела зелеными, мрачными, непостижимыми глазами. Страйд увидел, что на ее длинной грациозной шее, под самым ухом, бьется жилка. Губы баронессы раскрылись, словно она собиралась заговорить, губы прекрасной формы. Она коснулась их кончиком розового языка, отчего они стали влажными, мягкими и какими-то беззащитными, и снова сжала, по-прежнему молча. Но давление ее пальцев усилилось, и положение тела изменилось. Спина чуть изогнулась, нижняя часть тела качнулась к Питеру. Магда приподняла подбородок.

– Я была так одинока, – прошептала она. – Так одинока – и так долго. Я только сегодня поняла это... с вами.

Питер почувствовал, что задыхается, в висках болезненно пульсировала кровь.

– Я тоже не хочу больше быть одиноким.

Она распустила волосы, как оказалось очень густые и длинные: их волнующаяся искристая завеса ниспадала до талии.

Баронесса расчесала их на пробор; прямая тонкая белая линия разделила два больших черных крыла, и лицо в их обрамлении казалось бледным, детским, глаза – чересчур большими и беспомощными; когда она шла к лежащему Питеру, блестящие пряди скользили по парчовому халату.

Подол задевал за ковер, из-под него при каждом шаге выглядывали босые ступни, узкие и красивые, ногти на пальцах коротко острижены и покрыты бесцветным лаком. Рукава халата, широкие, как крылья летучей мыши, были на атласной подкладке, высокий воротник – в китайском стиле.

У постели она остановилась. Храбрость и самообладание, казалось, покинули ее, и, чуть сутулясь, она длинными узкими пальцами обхватила себя за плечи, словно защищаясь.

– Питер, наверное, я не очень хороша в этом, – раздался едва слышный хриплый шепот, губы ее дрожали. – А мне так хочется тебе понравиться.

Он молча протянул к ней руку ладонью вверх. Простыня закрывала его по пояс, оставляя обнаженными грудь и руки, покрытые легким загаром и поросшие темными волосами. Когда он протянул руку, мышцы напряглись, и она увидела, что ни на талии, ни на плечах и предплечьях у него ни грамма лишнего жира. Он казался стройным, подтянутым и закаленным, но в то же время осторожным и легким, и она не сразу ответила на его приглашение. Он был неотразимо привлекательным мужчиной.

Он откинул пуховое одеяло, открывая крахмальную отглаженную простыню.

– Иди сюда, – мягко приказал он.

Баронесса отвернулась и, стоя спиной к нему, расстегнула пуговицы парчового халата, сверху вниз.

Он соскользнул с плеч, но она удержала его локтями. Сквозь темные волосы светилась бледная гладкая кожа; казалось, баронесса собиралась с силами, как прыгун в воду перед погружением в неведомые глубины.

Наконец она позволила халату упасть, и он лег вокруг ее ног мелкой лужицей, пестрой, как павлинье перо.

Питер громко вздохнул, и она, мотнув головой на длинной лебединой шее, отбросила волосы за спину, и те повисли до пояса, заканчиваясь ровной линией; мраморная кожа круглых, аккуратных, безупречных ягодиц у него на глазах покрылась от волнения пупырышками, словно его взгляд физически ласкал ее, и она отвечала высоким накалом чувств. Питер почувствовал, как у него сжимается сердце. Ему захотелось броситься к ней, сжать в объятиях, но чутье предупредило: она сама должна сделать последний шаг, и он лежал неподвижно, опираясь на локоть, чувствуя, как желание разливается по всему телу.

Магда нагнулась за халатом, и на мгновение ноги ее стали по-детски неуклюжими, а ягодицы изменили форму. Они больше не были симметричными, но слегка разошлись, в кремовом углублении на мгновение показался единственный завиток волос, и свет окрасил его в красноватый цвет. Но она тут же выпрямилась, вновь стала стройной и гибкой и, бросив халат на низкий диван, повернулась к Питеру.

Он снова вздохнул, и непрерывность бытия разбилась на мозаику внешне как будто бы не связанных картин и ощущений.

Груди, маленькие, как у только что созревшей девочки, но соски отчетливо выделяются, они точно созревающие ягоды, цвета темно-красного вина, уже поднявшиеся и твердые, как камешки.

Бледная равнина ее тела с глубокой впадиной пупка, и в конце – темный пушистый холмик меж бедер, подобный зверьку, укрывающемуся от нападения сокола.

Ее лицо, прижатое к его груди, теплое дыхание, колеблющее волосы на его теле, почти болезненная хватка рук, которыми она отчаянно обняла его за пояс.

Вкус ее рта, когда губы раскрылись, движения языка, бархатистого сверху и скользкого и мягкого внизу, которые становятся все смелее.

Звук ее дыхания – глубинное мелодичное биение, повинующееся собственному ритму.

Запах ее дыхания, смешанный с мускусным женским запахом ее возбужденного тела и с апельсиновым ароматом духов.

И ощущение этого тела – его теплоты и мягкости, твердости тренированных мышц, скольжение длинных прядей по его лицу, резкий электрический шорох плотных завитков внизу, расступающихся и дающих доступ к немыслимому жару; погружение в такую глубину, где, казалось, кончаются реальность и разум.