Святослав
Шрифт:
— Тогда отправь послов к болгарам, пусть они скажут, что хочешь купно с ними стать против Византии, поступи так, как твой отец Игорь и кесарь Симеон.
— Мать-княгиня! — вздохнул Святослав. — Нет ныне князя Игоря, нет и кесар'я Симеона. Язычник я, но свято блюду завет отца моего, а христианин кесарь Петр предал родного отца…
— Кто тебе сказал?
— Ты сама мне говорила, что не знаешь, где кончается двор императорский и начинается двор кесарский, — ныне стало еще хуже!
— Святослав, сын мой! — взмолилась Ольга. — Не убивай болгар, не сражайся с ближними…
— Будь по-твоему, матушка, сделаю,
С Днепра через открытое окно потянуло ночной прохладой, на столе колыхалось пламя свечи, над ним кружились светло-зеленые мотыльки — такие же порхают, кружатся весенними ночами над Днепром и поныне.
В ту же ночь, чуть забрезжило, князь Святослав велел позвать тысяцкого Богдана. Был это прославленный воевода; одни говорили, будто дал его людям сам Перун, другие — будто Перун любит Богдана за то, что он даже спит с мечом…
На рассвете Богдан пришел в сад за терем. Князь сидел на скамье и о чем-то беседовал с воеводой Свенельдом.
— Дело у меня к тебе, — сказал Святослав, увидав Богдана. — Потрудись для отчизны, воевода, возьми с собой дружину, дам я тебе грамоту с золотой печатью — отправляйся в землю Болгарскую, постарайся увидеть кесаря Петра.
— Добьюсь, княже. За Дунаем я бывал…
— Если же увидишь кесаря, — продолжал Святослав, — напомни ему о давней дружбе и любви между болгарами и русскими; напомни, как князь Симеон и князь Игорь купно ходили на ромеев, скажи, что кровь русов и болгар давно уже смешалась над морем Русским.
— Скажу, княже, ибо есть в том море капля и моей крови.
— А так начав, передай кесарю Петру мои дары г лучшего коня земли Русской, мой княжий меч и щит — и скажи ему, что император Никифор прислал ко мне своего василика с золотом и просит, взяв дружину, идти на болгар. Слушай, Богдан, скажи еще кесарю от меня, что у болгар и русов был и есть один враг — ромеи, и недаром люди наши, мудрые кесари и князья, воевали с константинопольскими василевсами. И ныне не беру я императорского золота, не хочет его и моя дружина: ведомо нам, что Византия замыслила сначала покорить Болгарию, а ютом и Русь. Потому и говорю Петру: «Идем, кесарь, на Византию купно». Об этом пишу в грамоте, вот моя печать.
— Слушаю, князь, все исполню, — кланяясь, сказал тысяцкий Богдан. — Когда велишь ехать?
— Ныне же, — не задумываясь, ответил князь Святослав, -собирай дружину и, как встанет солнце, поезжай. Погоди, я еще не кончил, воевода, — сказал князь Святослав, заметив, что Богдан собирается уходить. — Обо всем, что тебе сказал, написано в грамоте. Если же кесарь Петр не примет грамоты и даров или не даст ответа, скажи ему, что русские люди не хотят погибать, но желают смерти и болгарам, скажи: «Князь Святослав идет на вы!»
— Все сделаю, княже, как велел!
За Днепром светало, заголубела вода, у берега Почайны, как черные птицы, сложившие крылья, покачивались хеландии.
4
Гора, предградье и Подол жили обычной жизнью. На княжьих и боярских нивах буйно колосилось, наливалось всякое жито, из-за Днепра чадь везла с бортных угодий колоды пахучего меда, уже в дарницах киевского князя на заднепровских лугах скосили травы и свезли в город,
а греческие хеландии все еще стояли на Почайне…Василик Калокир не раз добивался у князя приема, встречался с ним, спрашивал:
— Каков же будет, великий князь, твой ответ?
Князь Святослав мерил взглядом хитрого василика, понимая его беспокойство: ведь дни шли за днями, а сидеть сыну протевона на Почайне было скучно и тоскливо.
Однако князь не давал ответа — он ждал тысяцкого Богдана из Болгарии — и говорил:
— Я нелшператор ромеев, дабы днесь решать, а заутра изменять. Русь велика, земель в ней много, должен совет держать со всеми князьями. Послал я к ним своих гонцов, теперь жду ответа. А разве тебе худо в Киеве-городе?
— В Киеве-городе мне не худо, — нетерпеливо отвечал Кало-кир» ~" однако и своя земля зовет…
— Как же ты поедешь, Калокир? Днепр пересох, твои хе-ландии не пройдут через пороги, вот осенью, в разлив, долетишь до моря, как на крыльях.
— Ох, княже Святослав! — сокрушался Калокир. — Так, чего доброго, и зимовать придется в вашем Киеве-граде…
— Нет, Калокир, зачем зимовать! Впрочем, коли б и на зиму остался, не пожалел бы. Чуден Киев и Днепр в летнюю пору, но не худо у нас и зимой…
— Все же хотелось бы получить ответ, пока тепло, а не в стужу.
Вскоре Калокир получил ответ.
До рассвета еще далеко, но стража на городницах дает знать, что ночь на исходе. Перво-наперво несутся медные звуки бил с главной башни, над Подольскими воротами: «Бля-а-ам!… Бля-а-ам!… Бля-а-ам!…» — словно о чем-то они просят…
И тотчас по всей стене им отзываются била — на башне, что высится над ручьем, наБерестовской, над воротами у Переве-сища.
Одновременно раскрываются Подольские и Перевесищан-ские ворота, а на фоне еще серого неба видно, как по ту сторону ворот уже ждут дворовые, которые привезли всякую снедь из княжьих сел. Они медленно въезжают на мосты, гулко отдается в сводах ворот лошадиный топот.
Гора оживает. То тут, то там вспыхивают огоньки в домах по главному концу от Подольских ворот до Берестовской башни, в княжьих теремах, службах, крыши которых чернеют налево от главного конца до самой стены; еще больше огоньков вспыхивает справа, в теремах воевод да бояр, и далее у Перевесищанской стены, где живут купцы, княжьи и боярские ремесленники, кузнецы, простые дворовые, всякая чадь, рабы да черные люди.
Но не только огни показывают, что Гора проснулась, весь город уж шумит, как потревоженный улей. На городницах сменяются стражи, а они всегда одинаковы? ночью ходят неслышно, а чуть день — дерут глотки…
— Гей, там, над ручьем, чьи лодии прибыли ночью? — слышится с башни сильный хриплый голос.
— Из Родни… Ро-одни! — доносится откуда-то снизу, из тумана.
— А чьи стоят на плесе?
— Переяслав… Остер… Чернигов…
Во всех концах Горы ржут лошади, ревут коровы, поют петухи, скрипят двери, звучат мужские и женские голоса. Где-то глухо бьет молот, где-то плачет ребенок. А из-за городской стены, из пробудившихся лесов и долин, несется многоголосый птичий гомон.
Но оживленнее всего у княжьего терема: отовсюду тянутся туда воеводы и бояре, в серой мгле вырисовываются их темные фигуры, слышится громкий разговор, звон оружия, посохи с железными наконечниками, ударяя о камни, высекают искры…