Сын детей тропы

— Ты смеёшься надо мной. Как можно такого не знать? Может быть, твоё племя не понимает, что такое красота?

— Может быть, моё племя не понимает. Я понимаю.

— Скажи, как ты её понимаешь.

— Я приходил к реке в час между Одноглазым и Двуликим. Холм остывал и бледнел, а потом загорался у края. И в воде тоже был этот огонь. И вот тут.

Он коснулся груди.

— Я смотрел и хотел смотреть ещё.

— Тогда ты знаешь. Некрасиво — это когда смотришь и не хочешь видеть.

— Я понял. Если ты причинишь мне зло, станешь некрасива.

— Нет, ты не понимаешь!

— Или ты не понимаешь.

Дочь леса промолчала, хмурясь, но подсела к огню. Рогачи вздохнули, опуская головы.

— Я осталась, чтобы спросить. В трактире много говорят. Говорят, в Пограничной Заставе была резня. Говорят, сын детей тропы отправил Свартина к ушам богов.

Шогол-Ву промолчал.

— Ещё говорят, когда на шею убийцы накинули петлю, в город ворвались его соплеменники и убили многих. И белый степной зверь прилетел, разорвал верёвки и унёс пленника. Лучники стреляли им вслед, и ни один не попал.

Дочь леса подалась вперёд, пытливо глядя.

— Что из этого правда, сын детей тропы? Что ложь?

— Зачем тебе знать о том? Наши тропы пересеклись ненадолго.

— Затем, что я говорила тебе о проклятии! Говорила, а ты не сказал, что был в Заставе, что видел Свартина, что убил его своей рукой!..

— Я не убивал!

Дочь леса посмотрела ему в глаза, будто могла увидеть там правду.

— Ты не убивал, — согласилась она. — Но Свартин умер?

— Так сказали.

— Ты видел его или нет?

— Видел. Трёхрукий отнял у него разум.

— А зачем ты к нему пришёл?

Голос её зазвучал низко. Она глядела, хмурясь, опираясь руками на землю.

— Затем, что дал клятву, и хватит расспросов. Мне платят не за то, чтобы болтал о деле.

— Ты...

— Я сказал: хватит расспросов. Я не знаю, кто ты, чего хочешь и где в твоих словах правда. Ты говорила, что не доверяешь мне. А я не доверяю тебе. Можешь сидеть у огня, можешь взять мясо, если голодна. Но не выпытывай о нашем деле и не следи за нами, или мне придётся тебя остановить.

Дочь леса, видно было, хотела что-то сказать, но сжала губы и отвернулась. Сидела, чуть слышно вздыхая, но потом успокоилась, притихла. Сложив руки на груди, она задумчиво глядела в темноту.

Шогол-Ву почти задремал, когда наверху зашумел ветер. Он спустился, прошёл по краю лощины, почёсывая бока о стволы. Подхватил тёмные листья, давно отжившие своё, поднял бурые иглы — и бросил их вниз, понёс, по пути раскатывая мелкие земляные комья.

Подпрыгивая и цепляясь друг за друга, они добрались почти до костра. Поднялись смешными зверьками — длинные мягкие иглы, стоячие уши-листья. Лёгкое сияние окутало их, сглаживая очертания.

Звери вертели маленькими земляными головками, принюхиваясь. Прижимали уши, топорщили иглы, перебегали с места на место. Смотрели на сидящих у костра, но близко не подходили.

— Пересветыши! — ахнула дочь леса, поднимаясь.

Она подошла, и звери не распались на камни и листья. Наоборот, оживились. На протянутую руку вскарабкались трое. Ещё один толкнулся, пытаясь влезть, и первый упал.

— Что вы делаете здесь, глупые? — спросила дочь леса. — Возвращайтесь домой!

Пересветыши лезли ей на колени, тёрлись носами, цеплялись лапами, похожими на корни и обломки ветвей. Подлезали под ладони, встряхивались, перепрыгивали друг друга. Казалось, дочь леса сидит в кольце света.

Нептица проснулась, сонно щурясь. Склонив голову набок, пригляделась. Глаза её расширились.

— Не мешай, Хвитт, — сказал Шогол-Ву. — Лежи.

Но она не послушала. Скакнула, ударила клювом — пересветыши рассыпались и медленно погасли. Нептица вытянула шею, откашливая ком земли.

Дочь леса поднялась, отряхнула колени от налипшего сора.

— Что это за звери? — спросил Шогол-Ву. — Мы видели таких у дома тётушки Галь.

— Пересветыши указывают путь, — ответила дочь леса. — Они безвредны, живут в стороне от дорог.

— Путь куда?

— Куда захотят сами. К ягодному кусту, к больному зверю, к реке. Когда дети полей отправляли посланников, их всегда вели пересветыши.

— Разве отправляют не тех, у кого Трёхрукий отнял глаза?

— Но слух он не отнял. Пересветыши шумят, будто ветер гонит листву старого года. Тому, кто слышит, этого довольно.

Она помолчала, обхватив себя руками.

— Они привели и Свартина. Много жизней для всех, даже для вождей была закрыта дорога в Шепчущий лес. А Свартин решил, он может прийти.

Шогол-Ву подбросил хвороста в засыпающий костёр, ожидая, что ещё скажет дочь леса.

— По старым законам его ждала смерть, но наш вождь решил проявить милосердие. Он отпустил Свартина, и тот вернулся, когда не ждали. Вот что бывает, если нарушить законы! Они мудры, даже если жестоки. Мы пожалели одного, и умерли многие — а когда проснутся боги, умрут все. Если жизнь одного может спасти весь мир, не разумнее ли отдать эту жизнь?

Шогол-Ву промолчал.

— Спи, — сказала ему дочь леса. — Я послежу за костром и постерегу твой сон. Спи, ты ранен и устал.

— Ты тоже. Тебя били.

Вздрогнув, она опустила голову, но тут же вскинула её.

— Я не слаба. Меня не учили, как рвать других на куски, потому что у нас не было раздоров, и споры мы решали не силой. Если меня ударили, это не значит, что я слаба! Это значит, мне встретился бесчестный человек. До того, как придёт Двуликий, я должна вернуться в трактир, потому не лягу. Спи, я разбужу перед уходом.

Шогол-Ву поправил бурую подстилку, опустился на мягкие иглы и закрыл глаза. Он думал, не уснёт, но усталость взяла своё.

Раоха-Ур пришла и села у костра. Огонь, дремлющий в яме, давал мало света, лица почти не видно, но Шогол-Ву точно знал, что это она.

Раоха-Ур молчала и смотрела. Не двигалась, не улыбалась, и вдруг протянула руку, коснувшись его спины. Шогол-Ву дёрнулся, стряхивая сон, но чужие руки не исчезли. Кто-то шарил в его карманах.

Вывернувшись, он перехватил тонкие запястья. Миг, и дочь леса лежала на земле. Шогол-Ву привстал на локтях, удерживая её руки.

— Объяснись, — сказал он.