Сын детей тропы

— Если случится так, что я умру и поднимусь, я отправлю тебя к ушам богов. Ты услышал меня, сын полей?

— Услышал! Услышал... Тогда предложи что получше! Вы говорите, в лес идти, а если дети леса меня и наняли? Мы тогда камень прямиком тому и принесём, кто его хотел, ещё и не узнаем, кто таков. Чего доброго, все жизни лишимся. И вот подумай, друг мой Шогол-Ву, ты готов был занять моё место и обречь себя на муки вечные. То, что я придумал, куда лучше!..

— Я сказал, нет.

Человек вздохнул, качая головой.

— Ну, вернёмся. Пусть эти двое тоже думают, как нам быть. Только если начнут языками попусту молоть, я не выдержу и сам их к ушам богов отправлю!

У костра он первым делом повторил то, что сказал запятнанному.

— Я говорил тебе, что не согласен.

— Говорил, говорил, а теперь послушай ещё, что умные люди скажут.

— Нет! — воскликнула дочь леса. — Так нельзя!

— А тебя и не спрашивали. Тётушка, вот скажи ему: ничего не болит...

— Дурная затея, Нат.

— Да почему? Сила при тебе, ум и память тоже. Ты, если подумать, как с десяток лет сбросила, а что потеряла?

— Да всё! Всё я потеряла.

Она умолкла, и человек притих, ожидая ответа.

— Я же как? Я руками видела, а теперь не могу. Касаюсь вот, а чего касаюсь? Может, я прямиком в огонь влезла, да как узнать? Вот этому бедняге повязки меняла, раньше бы он и не почуял, а теперь, слышу, едва крик сдерживает. Хорошо так жить, по-твоему, а?

— Да это ты не видишь просто. Он-то видеть будет!

— А самое дрянное, Нат, что сердце моё мертво. Я думаю вот, быть тебе колючим кустом, — и ничего. Я помню, что должна тебя любить, и делаю, что должна. Да как знать, может, время пройдёт, и я всё позабуду.

— Да ты... Ты это брось, слышишь? Такое пережить — мало не покажется. Но ты ж не изменилась!

— Это уже не я, милый. Что мне врать? Я по старой памяти с тобой, а он вот и правда за тебя держаться не станет. Так что не вздумай даже.

Человек перевёл взгляд на дочь леса. Глаза его блестели.

— Ей кажется, да? — спросил он дрогнувшим голосом. — Ей только кажется! Да, скажи?

Та покачала головой.

— Всё правда, остаётся только память. Но память может быть сильна...

— Ну!.. — воскликнул человек, запуская руки в волосы. — Знаете, что? Я б напился!

Двуликий пришёл, но здесь, под сумрачными кронами вечников, лишь чуть просветлело. Сверху летел птичий голос, тонкий и протяжный. Шогол-Ву лежал вниз лицом на подстилке из мягких игл, но ему не спалось.

Нептица бродила вокруг. Рылась, отыскивая что-то, не отходя далеко. Не спала и тётушка Галь. Сидела, раскачиваясь взад-вперёд и глядя в пустоту слепыми глазами.

Только дочь леса дремала, положив голову на руку. Платок сполз, открывая лицо, спокойное сейчас. Там, куда она ушла, не было ни страха, ни тревог.

Шогол-Ву повернул голову. Между ними был костёр, и тёплый воздух, поднимаясь, едва уловимо всё менял. Порой казалось, дочь леса улыбается светло и легко.

Он вспомнил запах трав и подумал, что если бы рядом не было других, не сдержался бы. Хотелось шагнуть через костёр и лечь рядом с ней.

Когда ещё жил с племенем, каждый раз под круглым оком он ждал, что его позовут. Он думал, кто это будет и как. Ждал, стиснув зубы, пока не гас последний костёр, и предавался мечтам, но те мечты не отнимали разум. Наверное, оттого, что не было в них запаха летних трав, и чужого сбивчивого дыхания на щеке, и тела под его телом. Он не знал этого и не умел вообразить раньше, но теперь мог.

Шогол-Ву закрыл глаза и уткнулся в подстилку лицом, но даже сквозь запах бурых игл и дым костра он чуял травы.

Мысли о реке не помогали. Не хотелось представлять, как отражается в воде улыбка Двуликого, и бежать вслед за ветром, и слушать пение воды. А вот лежать в высокой траве...

Кто-то тронул за плечо. Шогол-Ву поднял голову и увидел Раоху-Ур. Охотница молча указала в сторону, где человек отвязывал своего рогача.

Шогол-Ву посмотрел с немым вопросом, но охотницы больше не было. Тогда он спросил у человека:

— Куда ты собрался?

— Чего раскудахтался? — зло ответил тот. — Проедусь к озеру и вернусь. Воды наберу и голову остужу заодно.

— Я с тобой.

— Да дайте хоть недолго отдохнуть от ваших унылых рож! Я вас видеть не могу, ясно? И ещё кто заикнётся про лес, я этот камень брошу, слово даю. Кустом и то легче стоять, чем раз за разом слушать одно и то же.

— Нат, мы ж добра тебе желаем!..

— Да знаю я, чего ты желаешь! Ничего! Плевать тебе на меня теперь! Вот и молчи!

Он ушёл, ведя рогача в поводу, и тётушка Галь долго молчала, обернувшись на звук затихающих шагов.

— Что ж делать? — вздохнула она. — Нельзя нам тут оставаться, и затея его опасная. Боюсь, тот, кто за камень платит, уж позаботится, чтобы Нат не улизнул. Не хочу я, чтоб вы шли в условленное место.

— Он не слушает.

— А я вот думаю, милый, может, связать его и силой потащить? А там, в Запретном лесу, уж яснее станет, как быть.

Шогол-Ву промолчал.

— До лодки только добраться, а дальше речным путём. Если повезёт, за ночь далеко уйдём. Втроём навалимся, не отобьётся. А?

— Нужно подумать.

— А что думать? Он вернётся сейчас, при нём уже не поговорим. Решай теперь, позже некогда будет. Дождёмся темноты, чтобы долго его связанным не держать, а сразу в дорогу. Ну, что скажешь, милый? Есть решение лучше?

— Хорошо, я согласен.

— Вот и ладно. Я отойду, чтобы Нат, как вернётся, мыслей моих не услышал. Может, задремлет он, так вы уж дайте мне знак, подсоблю.

И тётушка Галь заковыляла прочь, осторожно ступая, выставив руку перед собой. Шогол-Ву поднялся и помог ей добраться до поваленного ствола, обойти корни, не споткнуться на бугристой земле.

Он вернулся и лёг, глядя на дочь леса, а она смотрела на него. Её разбудили голоса, и она, должно быть, всё слышала.