Сын капитана Алексича

— А сами вы на что? — И он оборачивается к своим товарищам. — Два года — что с того? Долго ли все, что следует, изучить, какие-нибудь там картинки повесить… Не так уж трудно, была бы охота.

— Это вам только кажется, — через силу отвечает Катя. Игорь молча смотрит на нее. Может быть, жалеет о своих словах?

— Ладно! — Он протягивает ей широкую, смуглую ладонь. — Не сердитесь. Я человек прямой, что на душе, то на языке.

И первым выходит из зала.

За ним, явно смущенные, выходят его товарищи.

Басовитый гудок разрезает утреннюю тишину. Это пароход «Молоков» созывает своих пассажиров. И снова в зале воцаряется гулкая, устойчивая тишина.

— Он прав, — утверждает Катя с горечью, — конечно же прав.

— Нет, почему же, — вежливо возражаю я.

— Скучно у нас в музее, — тоскливо говорит Катя. — До того скучно!..

Мы уютно пристроились в дальнем углу зала, на скамейке. Над нами вдоль стены висят расшитые крупным бисером боярские кафтаны, от которых пахнет сыростью. Зал пуст — на пристани ни одного парохода, стало быть, нет и пассажиров. А местные жители редко заглядывают в музей.

— Каждый день одно и то же, — признается Катя. — Колокол без уха, царевич Димитрий, вдова Ивана Грозного, — ну сколько, в самом деле, можно говорить об одном и том же? Я тебе завидую, Гвоздь, ты выбрал себе дело по душе, и ничего другого не надо, а я…

Вот уж никогда не думал увидеть Катю такой вот усталой, разочарованной, тоскующей по настоящему, любимому делу.

И я говорю беспощадно:

— От тебя зависит.

— От меня? — удивленно спрашивает она.

— Конечно, от тебя. Любая работа может стать интересной, если что-то искать, находить, если самостоятельно мыслить.

Говорю и чувствую, что краснею. Словно повторяю какие-то хрестоматийные, давным-давно приевшиеся прописи. Однако она относится к моим словам серьезно.

— Я сама об этом часто думала. Но вот, например, отдел современности. Два года его ремонтируют, со дня на день обещают открыть, кое-какие средства отпустили, а воз и ныне там… — Она безнадежно машет рукой. — В горисполкоме считают, что такой отдел нам очень дорого обойдется, а одна я все это дело, сам понимаешь, не осилю…

Опустив голову, она внимательно разглядывает свои ладони.

Чтобы переменить тему, я спрашиваю:

— Все-таки скажи мне, чего ты сердишься на Сергея?

— Я не сержусь, — тихо отвечает Катя.

— А что же?

— Да ничего, все в порядке. — И оборачивается ко мне: — Я тебе все скажу, Гвоздь. Именно тебе, ты ведь все равно уедешь, и потом, я знаю, ему не скажешь.

— Не скажу, — говорю я.

— Я не хочу, чтобы он вообще уезжал отсюда. Очень не хочу.

— А он знает о том, что ты не хочешь?

— Догадывается, только я все равно не показываю вида. Я одно ему толкую: тебе надо идти в университет, на исторический, — ты же знаешь, что он выдержал, а я не прошла по конкурсу, не хватило двух очков. Ну так вот, я и говорю, это единственно верный для тебя путь. А в Суриковский тебе не стоит подавать, это у тебя очередной бзик…

— А он что?

— Он говорит: хочешь, я вообще никуда не поеду, только слово скажи. Но мне от него никаких жертв не надо!

В голосе ее звенят слезы. Она отворачивается от меня. Я молча пожимаю плечами.

И кто их только разберет, этих влюбленных? Один без другого жить не может, и в то же время каждый старается другому что-то наперекор сделать.

Катя быстро вытирает глаза.

— Только смотри, Сергею ни слова!

— Да ладно уж, — отвечаю я.

К нам подлетает тетя Даша.

— Катерина Петровна, беда-то какая, в угловом шкафу моль вот такую дырку на царской ферязи выела…

— Пусть ест, — мрачно отвечает Катя.

— Завтрашний день подштопаю, — деловито решает тетя Даша. — Принесу нитки — мулине — и подштопаю. Или, может, заплатку положить, как думаете? У меня есть под цвет сатинчик…

В дверях появляются какие-то люди.

— Никак экскурсия? — громким шепотом говорит тетя Даша Кате.

— Иду.

Катя быстро встает, без нужды приглаживая волосы на висках и на лбу. И уже через минуту я слышу слова, которые она, быть может, уже даже слышать разучилась:

— Вот перед вами колокол, ему не меньше пятисот лет…

5

Сегодня — день встречи друзей.

Ранним утром я нахожу Федора Кузьмича в актовом зале. Он бережно раскладывает овощи из Сухой балки на широком, пахнущем клеевой краской столе. Еще издали я вижу помидоры, сизые кочны капусты, словно бы покрытые изморозью, ну и конечно же огромный шар — гибрид тыквы и дыни.

Федор Кузьмич оборачивается ко мне:

— Не спится, Алеша?

— Не спится, — признаюсь я.

— Смотри, — говорит он, — это мы к вечеру готовимся. Здесь у нас будет выставка наших трофеев. А вот погляди, какие у нас цветы!

Он подходит к роялю и вынимает из глиняной вазы, стоящей на рояле, букет цветов — васильков, роз, пионов, гладиолусов.

Я вглядываюсь и вижу: цветы растут на одном стебле. Да, они дружно, одной семьей растут на толстом, зеленом стебле.

Федор Кузьмич, видимо, польщен моим удивлением.

— Хороши? — спрашивает он и, сняв очки, улыбается.

Глаза его сузились, налились мягким блеском, теплый румянец окрасил щеки, и вдруг, как бы поборов следы прожитых лет, проступил тонкий рисунок лица, еще молодого, с гладкой, без морщин, кожей и правильным овалом. Он как бы молодеет на глазах.

Я раскрываю окно, и в комнату, тесня друг друга, врываются ветви старого ясеня.

Федор Кузьмич оглядывается:

— А где же Кирилл? Только что здесь был… Кирилл! — кричит он, высунувшись в окно. — Кирюша, где ты?

— Иду, — доносится издалека.

По дорожке, держа в руках охапку мокрых от росы цветов, бежит невысокий мальчик. В лучах солнца горят его рыжие, коротко стриженные волосы.

— Вот, — говорит Кирилл, вбегая в зал. — По-моему, хватит.

— А не маловато? — Федор Кузьмич критически оглядывает цветы.

— Довольно, — убежденно отвечает мальчик, деловито хмуря брови, — и потом, в самом деле, нельзя же весь сад оголять!

— Да, ты у нас известный скопидом. — Федор Кузьмич берет у Кирилла цветы и ставит их в вазу на столе. — Познакомьтесь, — обращается он ко мне. — Это — Кирилл Кудрявцев, один из наших лучших юннатов. А это — Алексей Званцев, бывший наш питомец, теперь геолог.

Кирилл протягивает мне руку.

— Видал на Сухой балке пикированную кукурузу? — спрашивает меня Федор Кузьмич. — Его работа. Даже из пригородных колхозов приходят поглядеть на эту кукурузу.