Сын капитана Алексича

Задыхаясь, останавливаясь на каждом шагу, старуха рассказывала о внуке, о том, какой он умелый и ловкий, как хорошо учился в школе, и теперь, на заводе, лучший слесарь-наладчик.

И Жене захотелось увидеть ее внука, мысленно она уже представила его себе — светлоглазый, с длинными, пушистыми ресницами, румянец во всю щеку.

Любит бабкины пышки и вишневую наливку, но стесняется товарищей, говорит нарочно небрежно:

— По мне, лучше пива нет ничего…

А сам на пиво и глядеть не хочет, пьет через силу.

Женя невольно улыбнулась. Она и сама еще не понимала, что постепенно, очень медленно, начинает выздоравливать, отходить от своей беды, так внезапно и больно придавившей ее. Конечно, она никогда не забудет своего горя. Во всяком случае, не скоро позабудет о нем. Все останется при ней — и воспоминания, и горечь утраты, — все! Только одиночества не будет. Она не хочет быть одинокой и не будет, как бы ни сложилась жизнь дальше. Она не будет одинокой. Никогда не будет!

— Постойте, — сказала Женя, — вон там, на той стороне, справочное бюро.

И быстро перебежала на другую сторону.

— Это рядом, — сказала она, прибежав обратно. — Пройдем эту улицу — и за углом.

Старосадский переулок и вправду оказался поблизости.

— А вот и общежитие, — сказала Женя, подойдя к розовому двухэтажному особняку. — Вот надпись.

— Верно, — сказала старуха. — Он так и писал, дом у нас розовый…

Вынула из кармана письмо, шевеля губами, прочитала про себя адрес, обернулась к Жене, взяла ее руку в свои ладони.

— Спасибо тебе, дочка.

— Не за что, — ответила Женя.

Потом она шла по улицам, сворачивала в переулки, выходила к площади, спускалась к реке и вновь поднималась в гору.

И люди шли ей навстречу, чужие, занятые своими мыслями и делами, но, совсем как в детстве, все они казались ей знакомыми, словно уже не раз она встречалась с ними, то ли наяву, то ли во сне…

«РОЗА ВЕТРОВ»

1

Федор Кузьмич с досадой бросил телефонную трубку на рычаг.

— Вот, — сказал он, — полюбуйся…

Встал из-за стола, резко отодвинул стул и прошелся по комнате.

— Говоришь ему — чудак человек, не распыляйся, выбери что-то одно, наиболее близкое тебе…

— А он что? — спросил я.

— Что он? — Федор Кузьмич повернулся ко мне. — А ты что, его не знаешь? Смеется, говорит, все нравится, сам не поймет, что больше…

Он сел за стол и стал рисовать карандашом на чистом листе бумаги длинноухих зайцев.

Это была давняя его привычка. Бывало, зайдешь к нему в кабинет, увидишь на столе бумагу с зайцами и сразу поймешь: не иначе, был он чем-то взволнован…

— Самое плохое, — сказал Федор Кузьмич, тщательно вырисовывая очередного ушастика, — самое плохое — это то, что Сергей талантлив. Да, друг мой, как это ни звучит странно, даже парадоксально! Понимаешь, — пояснил он, подняв голову и глядя на меня синими, красивыми глазами, — кому много дано, с того, стало быть, больше и спросится. Я Сергея не принуждал — выбирай любое дело, лишь бы по душе было. Но разве его поймешь, что ему по душе?

Он пристукнул по столу кулаком.

— Жадность хороша, но в умеренных дозах. Хорошо, если человеку хочется овладеть как можно более разносторонними знаниями, я первый за это, но надо же иметь какую-то твердость, не распыляться, наметить себе единую цель и идти к ней…

Я невольно улыбнулся.

— Ты чего ухмыляешься? — недовольно спросил он.

— Я думаю, если бы у Сергея был отец… — начал я.

— Ну и что с того? — оборвал он меня. — Думаешь, если бы он был моим сыном, я бы к нему иначе относился?

— Как знать.

Федор Кузьмич покачал головой:

— Чудной ты, Гвоздь, как я на тебя погляжу. Ну и что с того, что Сергей мне не родной? Что с того, что ты, или Катя, или Егор не родные мне по крови? Разве в этом дело?

Заложив руки за голову, он откинулся на стуле.

— Помнится, были вы маленькими, я все думал: ладно, вот вырастете — и словно гора с плеч, сами за себя постоите, ан нет, выросли, стали бриться, а забот, кажется, еще больше…

— Надежда Поликарповна говорит: маленькие дети спать не дают… — сказал я.

— А от больших сам не заснешь, — закончил он. — Да, пожалуй, справедливо.

Я бросил взгляд на стенные часы.

— А ты что на часы поглядываешь? Спешишь куда-нибудь?

— Мы договорились с Сергеем встретиться…

— А, договорились. Хорошо, иди, только не опаздывай к обеду.

Я открыл дверь, и Федор Кузьмич крикнул мне вдогонку:

— Поговори там с ним, может, скорее распознаешь, о чем он все-таки думает.

— Ладно, — пообещал я.

2

Над Волгой кружат чайки. Они касаются крылом воды, как бы заигрывая, и снова взлетают вверх.

Кое-где в чистом, омытом ночным дождем воздухе поблескивают паутинки, в небе летят вереницы птиц. Все они тянутся в одну и ту же сторону — на юг. Осень не за горами…

Сергей провожает глазами чаек.

— Дождь будет, — говорит он. — Чайки разгулялись, к дождю, наверно…

Мы лежим на земле под деревьями в старом городском саду.

Разросшиеся ясени и тополя не пропускают солнечных лучей, только изредка, как бы прорвавшись, скользнет по траве или по стволу луч солнца, блеснет на миг и скроется снова, плотно скрытый от нас пышными, лишь кое-где тронутыми ржавчиной кронами.

Чуть в стороне тихо лежит Катя Кожина. Я окликаю ее. Она не сразу отвечает. Светлые, зеленоватого цвета глаза ее кажутся светлее ее загара. Брови и ресницы слегка выгорели. На шее — ожерелье из крупных ягод рябины.

Когда-то в детстве наши девочки любили носить ожерелья из рябины. А Катя, видно, до сих пор любит.

Свежий ветер летит с Волги. Сергей прав — будет дождь.

— Не трогай ее, — говорит Сергей. — Она нынче не в духе.

— Вот как, — спокойно парирует Катя. — А я этого почему-то не заметила.