Сын

Спустя десять месяцев появился Гилье. Когда Аманда сказала мне, что беременна, на меня нахлынули какие-то странные чувства… Даже теперь не могу объяснить какие. Внезапно все стало не так, как раньше, но Аманда так радовалась, что я сказал себе: «Все путем. Все будет супер, вот увидишь», и легко притерпелся к новой ситуации. Скажи мне тогда кто-нибудь, чем все обернется, я рассмеялся бы ему в лицо, тем более что Гилье с рождения был красивым и спокойным ребенком, глазищи синие, мамины, и волосы тоже ее — светлые. Мы сразу же заметили, что с Амандой он связан как-то неразрывно… просто что-то необыкновенное. Гилье в любое время дня и ночи искал глазами маму. Не спится, зубы болят, проголодался… ни за что не успокоится, пока не придет Аманда взять его на ручки. Да, я знаю, у мам с сыновьями так бывает часто, меня еще Хави предупреждал — мы вместе работали в аэропорту, он стал отцом чуть пораньше, — но между Амандой и Гилье было что-то совсем другое, и, хотя первое время я умилялся, со временем, не стану врать, это начало маленько раздражать.

«Ревнуешь», — подкалывал меня Хави.

А я смеялся и давал ему подзатыльник, чисто по-дружески. Так у нас на работе проходил перерыв на завтрак — за подколками. Но в конечном счете Хави был прав. Да, я ревновал: ревновал Аманду, потому что Гилье любил ее не так, как меня, а заодно я ревновал Гилье, потому что иногда казалось: Аманда принадлежит ему одному, а такое ни одному мужчине не понравится, нас, мужиков, не переделать. Но не подумайте, будто меня раздражало, что Гилье — вылитая Аманда. Что в этом может раздражать?! Видеть их вместе — чудо, да и только: смотрят одинаково, голову наклоняют одинаково, улыбаются одинаково… Загвоздка — по крайней мере, для меня — была в другом: чем больше Гилье подрастал, тем больше походил на маму и все меньше на других мальчишек. Не знаю, как еще объяснить: Гилье был точь-в-точь Аманда, только поменьше. Типа Аманда в миниатюре. Например, Аманда, сколько я ее знаю, читала запоем фэнтэзи. Она млеет от всего, где есть духи стихий, феи, домовые, русалки, ведьмы, волшебство и так далее, а мне такие вещи, если честно, по барабану. И вот она все время, с колыбели, читала Гилье сказки… ну, в общем, сказки для девчонок, вы меня поняли. «Белоснежка», «Золушка», «Красная Шапочка» шли на ура, а «Мэри Поппинс» — вообще полный улет. Я больше не знаю никого, кто обожал бы Мэри Поппинс сильнее, чем Аманда. И Гилье наслушался про Мэри каждый вечер и, конечно, тоже проникся. А когда я говорю «Мэри Поппинс», я имею в виду все сразу: Гилье никогда не любил играть с другими ребятами — ни в футбол, ни во что другое, и спорт ему тоже не особо нравится, разве что, когда по ящику показывают художественную гимнастику или фигурное катание, ну там, чемпионаты… вот это ему по вкусу. И переодеваться по-всякому… и играть с девчонками… Он всегда был такой. Ну, первое время я, в общем, ни слова, ни полслова — молчу, делаю вид, будто ни о чем не догадываюсь. Но наступил день, когда это перешло все границы.

Помню, дело было в конце ноября. Мы вышли погулять. Остановились перед витриной магазина игрушек. Гилье тогда было четыре года… Или уже пять? Он прижался лицом к стеклу, ткнул пальцем в куклу на пластмассовой коробке, посмотрел на меня и сказал:

— Как ты думаешь, если я ее попрошу у Царей-Волхвов [5] , они принесут?

И тут на нас покосился сеньор с двумя детьми, стоявший рядом. Обернулся, потом глянул на куклу, гадливо скривился и потащил своих ребятишек за собой, подальше от нас. Меня так и подмывало немедленно набить ему морду, но я был вынужден проглотить стыд и обиду. Вернулись домой, я хотел было поставить вопрос ребром, но Аманда, как всегда, вместо ответа спросила:

5

В Испании рождественские подарки приносят в основном Цари- Волхвы — так там называют евангельских волхвов, прибывших с Востока с дарами младенцу Иисусу. Они приезжают в рождественскую ночь верхом на конях и верблюдах.

— Милый, ты думаешь, что Гилье несчастен?

Я несколько секунд молчал. Посмотрел на Гилье: он сидел на полу в гостиной, рисовал и напевал.

— Нет, конечно, — говорю, — вовсе нет.

Она улыбнулась:

— Тогда пусть переодевается хоть марсианином и идет работать хоть продавцом на рынке.

На это было нечего ответить. Если Гилье счастлив, то и Аманда счастлива. А если она счастлива, чем вдруг я должен быть недоволен? Возразить было почти нечего. Ну, если совсем честно, тогда Гилье был еще совсем кроха, а я ишачил в ночные смены и приходил домой на полусогнутых, так что я решил спустить все на тормозах, тем более что ребенком занималась Аманда — вот я и расслабился, послушался ее. «У нее все схвачено, — подумал я. — Будь спок. Аманда-то знает, что делает».

А теперь, когда Аманды здесь нет, я думаю, что, скорее всего, оплошал. Есть такие ленивые папаши, вот и я поленился, на все закрывал глаза, допустил, чтобы Аманда возилась с Гилье в одиночку. И когда я заметил то, что заметил, мне надо было ковать железо, пока горячо, и оставаться начеку. И может быть, тогда все бы так не запуталось, и мне теперь не приходилось бы соглашаться на эту затею с психологиней и прочие дамские глупости. Наверно, то, что Гилье такой… это немножко и по моей вине…

* * *

Женский голос из кабинета — нежный, слегка певучий — внезапно вернул меня на землю.

— А скажи-ка мне, Гилье, ты очень скучаешь по маме? Или совсем немножко?

Я сглотнул слюну. За окном черный железный флюгер на верхушке фонтана завертелся под ливнем — влево-вправо-влево.

Тишина.

— Гилье? — окликнула женщина.

Ни звука.

— Не хочешь отвечать?

Ни звука. И наконец Гилье сказал:

— Не хочу.

Еще несколько секунд ожидания. Флюгер на каменном фонтане вертелся все быстрей, дождик припустил.

— А почему? — спросил женский голос.

Стрелка часов на полке над батареей перескочила на цифру «семь», и флюгер резко замер. И тогда донесся шепот Гилье:

— Просто… это секрет.

Мария

— Это секрет, — ответил Гилье и улыбнулся: наполовину робко, наполовину проказливо. Передо мной на столе лежала картинка, которую он нарисовал на сеансе и только что отдал мне. Я бросила еще один взгляд на рисунок, и по спине поползли мурашки.

Ничем не отличается от тех, что принесла мне в конверте Соня: внизу, в правой части листа — черта, отмечающая уровень пола, и в комнате с открытой дверью сидит за столом перед огромным экраном мужчина. Мужчина в наушниках, лицо у него изрисовано черточками — как бы пятнистое.

В верхней части листа — самолет, над ним стоит женщина, а снизу, протягивая к ней волшебную палочку, держа под мышкой что-то вроде большой книги, летит миниатюрная Мэри Поппинс — мне показалось, что у нее лицо Гилье. А по небу разбросаны квадратики, и в каждом, в уголке, маленькое окно, из которого выглядывает чье-то лицо. В доме — стиральная машина, за спиной мужчины, у двери, высокий шкаф, на шкафу — коробка, к стене прислонена лестница. Весь лист по диагонали пересекает слово «Суперкалифрахилистикоэспиалидосо».

Гилье взял детали «Лего», с которыми играл почти весь сеанс, и начал строить что-то вроде моста.

Когда часы на стене пробили семь и я уже собиралась закончить сеанс, Гилье поднял глаза и спросил, все так же мечтательно улыбаясь — эта улыбка витала у него на губах почти все время:

— А долго еще надо ждать, пока я вырасту?

Я улыбнулась. Синие глаза Гилье смотрят на мир без стеснения. Он задает вопросы, не смущаясь, словно спрашивать — самое естественное занятие на свете, и эта его черта меня успокаивает.

— Несколько лет, — ответила я.

Он насупился, склонил голову набок — досада такая естественная, такая детская, что я не смогла одержать улыбку.

— А поскорее никак нельзя? — спросил, все еще хмурясь.

Выждав несколько секунд, я спросила:

— А почему тебе хочется поскорее вырасти?

Он перевел взгляд на окно, заморгал.

— Потому что, если я не потороплюсь, будет, наверно, уже слишком поздно, — сказал он очень серьезно, и мне показалось, что в его голосе сквозила тревога.

— Слишком поздно для чего, Гилье? — спросила я и вновь окинула взглядом рисунок, всмотрелась в мужчину в наушниках перед телевизором.

Гилье глубоко вздохнул, а затем сказал:

— Для волшебства.

Не очень понимая, как трактовать этот ответ, я решила сменить тему. Спросила, указывая на мужчину на рисунке:

— Это твой папа, Гилье?

Он улыбнулся и кивнул. Улыбка была странная — почти как у взрослого.

— Он много смотрит телевизор?

Гилье покачал головой: