Сын

У меня вырывается короткий смешок , похожий на лай.

Ты думала, что Маркус Итон признается, что жена ушла от него. Мне.

Ты его сын, - говорит Эвелин , хмурясь.
– Он любит тебя.

Затем все напряжение последнего часа, последних нескольких недель, последних нескольких лет нарастает во мне, слишком большое, чтобы сдерживать, и я смеюсь, но смех звучит странно, механически. Это пугает меня, хотя смеюсь я сам.

У тебя есть право злиться за то, что тебя обманывали, - говорит она.
– Я бы тоже злилась. Но Тобиас , мне пришлось уйти, я знаю, ты понимаешь, почему…

Она приближается ко мне, а я хвастаю ее за запястье и отталкиваю.

Не прикасайся ко мне.

Хорошо, хорошо.
– Она поднимает ладони вверх и отходит назад.
– Но ты ведь понимаешь, ты должен.

Что я понимаю, так это то, что ты оставила меня одного в доме с маньяком- садистом, - говорю я.

Такое чувство, будто внутри нее что-то ломается. Руки падают по бокам, словно становятся очень тяжелыми. Её плечи резко опускаются. Даже лицо обвисает, когда до нее доходит, что я имею в иду , что я должен иметь в виду. Я скрещиваю руки и отвожу плечи назад, стараясь выглядеть настолько взрослым, сильным и жестким, насколько это возможно. Теперь это просто, когда на мне черная одежда Бесстрашия, тогда как раньше это был серый цвет Отречения; и может быть поэтому я выбрал Бесстрашие в качестве убежища. Не из злости, не из желания сделать больно Маркусу , а потому, что я знал, что эта жизнь сделает меня сильнее.

Я… - начинает она.

Хватит тратить моё время. Что ты здесь делаешь?
– Я бросаю скомканную записку на землю между нами и вопросительно поднимаю брови.

Уже 7 лет прошло с тех пор, как ты умерла, и ты ни разу не попыталась устроить это драматическое разоблачение раньше, так что же изменилось сейчас?

Сначала она не отвечает. Затем она явно берет себя в руки, и говорит:

Мы, афракционеры , предпочитаем приглядывать за разными вещами. Например, за Церемонией Выбора. На этот раз шпион сказал, что ты выбрал Бесстрашие. Я должна была прийти сама, но не хотела ставить его в трудное положение. Я стала кем-то вроде лидера афракционеров , и сейчас важно, чтобы обо мне не узнали.

Я чувствую кислый привкус во рту.

Так, так, - говорю я.
– Какие у меня важные родители. Мне так повезло.

Это так на тебя не похоже, - произносит она.
– Хоть какая-то часть тебя рада снова меня увидеть?

Рад тебя снова видеть?
– переспрашиваю я.
– Я тебя еле помню, Эвелин. Я жил без тебя столько же времени, сколько с тобой.

Её лицо искажается. Я ранил её. Я рад.

Когда ты выбрал Бесстрашие, - продолжает она медленно, - я поняла, что настало время обратиться к тебе. Я всегда собиралась найти тебя после того, как ты сделаешь выбор и останешься сам по себе, и тогда я смогла бы предложить тебе присоединиться к нам.

Присоединиться к вам, - говорю я.
– Стать афракционером ? Почему я должен этого хотеть?

Наш город меняется, Тобиас.
– То же самое сказал мне вчера Макс.
– Афракционеры объединяются, так же как эрудиты и бесстрашные. Очень скоро каждому придется выбрать сторону, и я знаю, на какой тебе было бы лучше оказаться. Я думаю, ты действительно сможешь принести нам пользу.

Ты знаешь, на какой стороне мне было бы лучше находиться, серьезно?
– говорю я.
– Я не предатель фракции. Я выбрал Бесстрашие. Там мое место.

Ты не один из тех безмозглых , ищущих опасности дураков , - говорит она резко.
– Так же, как ты не был и подавленным занудой Сухарем. Ты можешь быть большим, чем другие, большим, чем любая фракция.

Ты не имеешь понятия о том, кто я и кем могу быть, - говорю я.

– Я был лучшим новобранцем. Они хотят, чтобы я стал лидером Бесстрашия.

Не будь наивным, - отвечает она, смотря на меня прищурившись.
– Им не нужен новый лидер, им нужна пешка, которой они могут манипулировать. Именно поэтому Джанин Метьюз часто наведывается в штаб Бесстрашия, поэтому насаждает вашу фракцию своими прислужниками, которые докладывают ей о поведении бесстрашных. Ты не заметил, что она знает о вещах, о которых не имеет права знать, что они продолжают усложнять обучение бесстрашных, экспериментировать на нем. Как будто бесстрашные когда-либо могли сами это изменить.

Амар говорил, что обычно обучение в Бесстрашии не начинали с пейзажей страха, что это было что-то новое, что они только попробовали. Эксперимент. Но она права; бесстрашные не проводят эксперименты. Если бы они действительно были озабочены практичностью и эффективностью, они бы не учили нас метать ножи.

А потом он погиб. Не я ли обвинил Эрика в том, что он доносчик? Не я ли неделями подозревал, что он продолжается сотрудничать с Эрудицией?

Даже если ты права, - говорю я, и вся злость покидает меня. Я продвигаюсь к ней ближе.
– Даже если ты права насчет Бесстрашия, я никогда бы не присоединился к вам.
– Я стараюсь, чтобы мой голос не дрожал, когда я добавляю:

Я больше никогда не хочу снова тебя видеть.

Я не верю тебе, - отвечает она спокойно.

Мне неважно, во что ты веришь.

Я иду мимо нее, к ступенькам, по которым карабкался, чтобы подняться на платформу.

Она кричит мне вслед:

Если ты передумаешь, любое сообщение, переданное афракционерам , будет передано мне.

Я не оборачиваюсь. Я бегу вниз по ступеням и несусь вниз по улице, прочь от платформы. Я даже не знаю, двигаюсь ли я в верном направлении, я просто хочу оказаться от нее как можно дальше.

Я не сплю.

Я расхаживаю по квартире в бешенстве. Я достаю остатки моей отреченной жизни и бросаю их в мусорное ведро: рваную рубашку, туфли, носки, даже мои часы. В какой-то момент, приблизительно на восходе солнца, я швыряю электрическую бритву об душевую кабинку и она разлетается на несколько кусков.

Через час после рассвета я иду в тату-салон. Тори уже там - ну, “там” - это сильно сказано, потому что её глаза несосредоточенные и опухшие ото сна, а она только что начала пить кофе.

Что-то случилось?
– сказала она.
– На самом деле меня здесь нет. Я должна идти на пробежку с Бадом , с этим помешанным.

Надеюсь, ты сделаешь исключение, - говорю я.

Не так уж много людей приходят со срочными просьбами сделать тату, - замечает она.
– Это первый раз за все время.

Окей.
– Она оживляется, становится внимательней.
– Что-нибудь уже есть на уме?

Несколько недель назад, когда мы заходили в твою квартиру, там был один рисунок - символы всех фракций вместе. Он все еще у тебя?

Она застывает.

Ты не должен был этого видеть.

Я знаю, почему я не должен был видеть его, почему она не хочет показывать другим этот рисунок. Он намекает на склонность ко всем фракциям вместо признания превосходства Бесстрашия, которое должно быть в ее татуировках. Даже авторитетные бесстрашные беспокоятся о том, чтобы выглядеть истинно бесстрашными, я не знаю, почему так, и что может угрожать людям, которых можно назвать “предателями фракции”, но я здесь именно для этого.