Сюжетологические исследования

Фигура Набугинаила также по-своему авантюрна, потому что не-обусловлена предыдущим ходом сюжета. Набугинаил появляется в сюжете неожиданно, избыточно – и выручает Акира. Это авантюрный «спаситель». Вместе с тем, помимо авантюрного смысла, фигура Набугинаила полна нравственного содержания и выступает в сюжете как антитеза предателю Анадану.

Сюжетная линия царя Синагрипа также внезапно авантюризируется. Египетский правитель Фараон неожиданно предлагает ему вступить в состязание, от итогов которого будет зависеть честь Синагрипа и судьба его царства. Синагрип оказывается неспособным найти выход из сложившегося положения и его – вновь неожиданно – выручает третье лицо. Акир выходит из убежища и является царю. [202]

202

Заметим, что в ключевых моментах ситуации Синагрипа оказывается подобна и авантюрная ситуация купца Дмитрия – героя «Повести о Басарге» (см. следующий раздел).

С этого момента авантюры царя и советника сливаются в единый сюжет, ход событий в котором определяет Акир. Он отправляется к Фараону и вступает с ним в состязание.

Переходим к истории состязания. Авантюрное противоречие Акира – Синагрипа и Фараона состоит в том, что в случае неудачи с загадками Акира вновь ожидает казнь, уже со стороны Фараона, а царство Синагрипа – беды и унижение. Это противоречие разрешается в истории состязания через ряд эпизодов, строящихся по законам анекдотического повествования: парадоксальные по своей постановке задачи и загадки Фараона Акир, в свою очередь, разрешает парадоксальным образом.

Это происходит следующим образом. Фараон предлагает Акиру построить дворец между небом и землей, свить веревку из песка и т. п. С точки зрения здравого смысла подобные задачи являются невыполнимыми. Однако они и не рассчитаны на прямое, буквальное исполнение. От состязающегося в мудрости требуется не столько выполнить задачу, сколько как бы парировать ее. Мудрец должен предложить некое формальное, пустое с точки зрения результата решение, на деле оборачивающее задачу ее парадоксальной и невыполнимой стороной против самого задающего. [203]

203

А. Д. Григорьев писал: «Задачу о постройке дворца в воздухе египетский царь Фараон считает неисполнимой. Неисполнимой считает ее и ассириец Ахикар, который старается только заставить самого Фараона отказаться от этой постройки» (А. Д. Григорьев. Повесть об Акире Премудром: исследование и тексты. М., 1913. С. 138).

Акир выпускает в небо орлиц, несущих в корзине мальчика. «Строитель» требует с высоты камней и извести. Таким образом невыполнимая задача становится обращенной к самим египтянам, становится их задачей. То же самое и во втором эпизоде. Мудрый Акир, пропуская песок через узкий луч солнца, демонстрирует некое зрительное подобие веревки и предлагает слугам Фараона унести ее – то есть унести несуществующее.

Акир выигрывает состязания в мудрости и тем самым спасает жизнь и защищает честь своего царства. Авантюра героя достигает здесь полной развязки. К царскому советнику приходит прежний почет и жизненное благополучие. По существу, романный сюжет Акира как сюжет его личной судьбы на этом заканчивается, – но остается еще Анадан, точнее, проблема Анадана как проблема предательства.

Нравственное противоречие Акира и Анадана – учителя и ученика-предателя – разрешается в «Повести» в два этапа и на двух различных уровнях художественной структуры произведения. Сначала развязка сюжета Акира и Анадана происходит на фабульно-событийном уровне, в рамках романного сюжета «Повести»: Акир полностью реабилитирует себя и Синагрип отдает подлого и несостоятельного Анадана в его распоряжение. Справедливость торжествует.

Однако противоречие Акира и Анадана только одной стороной уходит в событийный мир. Другой стороной оно касается мира нравственных смыслов человеческой жизни. Что такое предательство? Почему человек предает? Как преодолевать предательство? Подобные вопросы – вопросы Акира – требуют не только конкретно-событийного, но и концептуального решения. И окончательное разрешение нравственного противоречия учителя и ученика происходит уже не на уровне событий, а совсем в другой плоскости художественной системы «Повести» – на уровне ее учительной идеи.

Второй блок поучений Акира – это антитеза жизненной позиции Анадана, позиции предательства. Это уже и не поучения, а скорее разоблачения. И не случайно Анадан, выслушав Акира, «надувся, яки кнея, и переседеся на полы». [204] Поучения Акира окончательно снимают нравственное противоречие «Повести» и, таким образом, приобретают как бы «развязочный», сюжетный характер.

Однако не только учительное начало приобретает в «Повести об Акире» сюжетную функцию. Собственно сюжетное, повествовательное начало произведения, в свою очередь, заключается учительной формулой: «Иже добро творит, тому добро будет, а иже яму копает под другом, да сам в ню впадет». [205]

204

А. Д. Григорьев. Повесть об Акире Премудром: исследование и тексты. М., 1913. С. 233.

205

Там же.

* * *

В литературе, посвященной «Девгениеву деянию», высказывались два различных мнения о жанровой природе произведения.

Н. С. Тихонравов, П. В. Владимиров, А. С. Орлов определяли жанр «Девгениева деяния» как поэму, или эпическую поэму. [206] К данной точке зрения примыкал Г. Дестунис, видевший в греческом «Дигенисе Акрите», восходившем к тому же источнику, что и «Девгениево деяние», «письменную поэму». [207]

206

Н. С. Тихонравов. Девгениево Деяние // Сочинения. Т. 1. Древнерусская литература. М., 1898. С. 258–273; П. В. Владимиров. Древняя русская литература Киевского периода XI–XIII веков. Киев, 1900. С. 94; А. С. Орлов. Переводные повести феодальной Руси и Московского государства XII–XVII веков. Л., 1934. С. 45.

207

Г. Дестунис. Разыскания о греческих богатырских былинах средневекового периода // Сб. Отд. русск. яз. и словесности Академии наук. СПб., 1883. Т. 34. № 1. С. 59.

Другие исследователи указывали на наличие в жанровой структуре произведения определенных романных признаков.

А. Н. Пыпин писал, что в «Девгениеве деянии» «литература наша получила византийский героический роман». [208] Мнение А. Н. Пыпина разделял А. Н. Веселовский. Этот «роман», как писал исследователь, «легко можно было сравнить с теми полуфантастическими историями, которые порождены были крестовыми походами и странствованиями западных рыцарей, и которые составляют в западных литературах отдельный эпос византийско-палестинский». [209] По мнению В. Ф. Миллера, рассматривавшего произведение в его отношениях к «Слову о полку Игореве», «Девгениево деяние» явилось «переделкой <…>) византийско-греческого романа X-го века». [210] Наиболее определенно высказывался М. Н. Сперанский, находивший в «Девгениеве деянии» черты любовного и рыцарского средневекового романа. «Это типичный любовный роман», – писал М. Н. Сперанский. [211] Исследователь проводил параллель между «романом о Девгениевых деяниях» и «рыцарским романом об Артуре и рыцарях Круглого стола». [212]

208

А. Н. Пыпин. Очерки литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1859. С. 85.

209

А. Н. Веселовский. Отрывки византийского эпоса в русском // Вестник Европы. 1875. Апрель. С. 750–751.

210

В. Ф. Миллер. Взгляд на Слово о полку Игореве. М., 1877. С. 14.

211

М. Н. Сперанский. История романа и повести до XVIII века. М., 1911. С. 147.

212

Там же. С. 150.

В исследовательской литературе известна точка зрения А. И. Стендер-Петерсена, который также соотносил «Девгениево деяние» с византийской романной традицией. [213] Исследователь переводил ключевое слово названия произведения – «деяние» – греческим термином , которым в Византии, как правило, обозначали произведения романного жанра. Таким образом, жанр произведения А. И. Стендер-Петерсен определял как «роман деяний».

В. Д. Кузьмина в своем исследовании «Девгениева деяния» в истории древнерусской литературы также сближала это произведение в жанровом отношении с романом. [214]

213

А. И. Стендер-Петерсен. О так называемом «Девгениевом деянии» // Scando-Slavica. 1954. Т. 1. С. 87–97. Отклики на эту работу см. в кн.: В. Д. Кузьмина. Девгениево Деяние. М., 1962. С. 16; Д. С. Лихачев. Предпосылки возникновения жанра романа в русской литературе // Д. С. Лихачев. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 96—112.

214

В. Д. Кузьмина. Девгениево Деяние. М., 1962. С. 3, 38, 90.

К точке зрения о жанре «Девгениева деяния» как эпической поэме примыкает мнение Т. Н. Чернышевой о принадлежности древнерусского перевода памятника к традиции «русского богатырского эпоса свадебного типа». [215]

Между взглядами на жанр «Девгениева деяния» как поэму и роман нет непреодолимой границы. Жанр эпической поэмы и стадиально следующий за ним жанр романа генетически связаны в истории средневековых литератур, [216] и «Девгениево деяние», по существу, находится на пути перехода между этими жанрами. Это – романическая поэма, произведение, стоящее на грани эпоса и рыцарского романа. [217]

215

Т. Н. Чернышева. Композиция «Дигениса Акрита» и «Девгениево Деяние» // ТОДРЛ. Л., 1989. Т. 42. С. 349.

216

Е. М. Мелетинский. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986. С. 141–158.

217

О преломлении и жанровом переосмыслении эпических сюжетов в рыцарском романе см.: Там же. С. 141, 152–153, 291.

М. Н. Сперанский и В. Д. Кузьмина выделяли две редакции «Девгениева деяния» – первоначальную и вторую, окончательно сложившуюся в XVII в. [218] При анализе сюжетики произведения мы будем опираться на реконструированный В. Д. Кузьминой текст первоначальной редакции. [219] Первая часть произведения (история Амира и царевны-гречанки) известна только по спискам второй редакции. Однако эта часть, как показала В. Д. Кузьмина, входила и в состав первоначальной редакции. [220] Сюжет первой части произведения будет рассмотрен по реконструированному В. Д. Кузьминой тексту второй редакции. [221]

218

М. Н. Сперанский. Девгениево деяние: к истории его текста в старинной русской письменности. Исследование и тексты // Сб. Отд. рус. яз. и словесности АН. Пг, 1922. Т. 99. № 7. С. 134–165; В. Д. Кузьмина. Девгениево Деяние. М., 1962. С. 44–58.

219

В. Д. Кузьмина. Девгениево Деяние. М., 1962. С. 143–156.

220

Там же. С. 143.

221

Там же. С. 157–174.