Таёжка
Шрифт:
Отец не ответил. Таёжка слышала, как он чиркнул спичкой и закурил. Потом донесся его голос:
– Я понимаю, трудно здесь. Это не город. Зимой будет ещё труднеё. И условия, в которых придется работать, совсем не такие, как в столичных клиниках. Но ведь ты врач, Галя! В Мариновке его шестой год нету. В дождь и в пургу тебе придется выезжать на зимовки, со скандалом вырывать медикаменты, стучать кулаком, требуя нового помещения для больницы... Другого врача здесь не надо.
– Тише...
Отец и мать заговорили шепотом. И Таёжка вдруг смутно почувствовала,
Таёжка не смогла сомкнуть глаз до самого рассвета. Когда в окнах заголубело утро, она услышала, как оделся и вышел из комнаты отец. Таёжка плотно зажмурилась.
Отец несколько минут постоял на пороге, потом шагнул наружу. Следом за ним из комнаты босиком выскользнула мать.
– Вася!
– тихо позвала она, но никто ей не ответил.
"Поссорились", - поняла Таёжка.
Мать потерянно стояла посреди комнаты, в полутьме смутно белела её рубашка. Девочке показалось, что мать всхлипнула.
– Мама, - сказала Таёжка, - ты ведь любишь папу?
Галина Николаевна вздрогнула и обернулась.
– Ты разве не спишь?
– Нет. Я давно не сплю.
Мать присела на кровать Таёжки, и на лицо её легла слабая полоса света. Глаза у матери были мокрые.
– Таечка, - сказала она, машинально гладя дочь по голове, - ты соскучилась по Москве?
– Не знаю, мама. Раньше я очень скучала. Но теперь ты здесь, и мне хорошо.
– Понимаешь, дочка, папа очень талантливый человек и в Москве принесет гораздо больше пользы, чем в этой глуши.
Таёжка покачала головой.
– Здесь папу любят, - сказала она.
– И он очень нужен. Он ведь работает за двоих лесничих.
– Я знаю, - грустно согласилась мать.
– Он всю жизнь работал за двоих. И вот награда - медвежий угол да комарье! Только ты не думай обо мне плохо: ведь я ехала сюда с искренней радостью, а теперь боюсь... Боюсь!
– Мать схватила Таёжку за руки: - Таечка, умоляю тебя - поговори с папой! Может, он тебя послушает. Обещаешь?
Таёжка высвободила руки и села; лицо её оказалось вровень с лицом матери.
– Что ты на меня так смотришь?
– спросила мать и опустила голову. Значит, не хочешь?
– Нет, мама. Да папа бы все равно не согласился.
Галина Николаевна ничего не ответила и быстро скрылась в своей комнате. Сердце Таёжки сжалось от боли. Она на цыпочках подошла к двери:
– Мама!
Мать резко повернулась:
– Ну, что тебе надо? Оставь меня в покое! Злая, неблагодарная девчонка!
Таёжка прикусила губу и, чтобы не разреветься, опрометью бросилась на улицу.
ЛЕСНОЙ ПОЖАР
– Ты чегой-то какая квелая? Обидел кто?
– спросил дед Игнат, переправляя Таежку через реку.
– К своим путь держишь, в зимовье?
Таёжка кивнула. Но, выбравшись на берег, она пошла совсем по другой, незнакомой тропинке - сейчас ей никого не хотелось видеть. Тропинка пробивалась
сквозь высокую густо-зеленую траву. Роса ещё не успела высохнуть, подол платья сразу намок и облепил колени. От его прикосновения по коже бежал чуткий озноб.Все глубже и глубже в лес уводила тропа; несколько раз она ветвилась, и тогда девочка не знала, в какую сторону идти. Впрочем, это было безразлично.
"Вот заблужусь и умру голодной смертью, - упрямо думала Таёжка.
– Тогда-то папа с мамой помирятся, но будет уже поздно".
Потом Таёжка вспомнила своих одноклассников, и ей стало жалко себя. Больше всех, конечно, будет горевать Мишка. Никогда уж она не забежит за ним на лыжах. Никогда Федя не повезет их в Озерск, и не будет она воровать для Мишки табак.
Все гуще и угрюмеё становился равнодушный лес. Солнце уже стояло над вершинами деревьев, и спелые лучи его ползали под ногами, забираясь в каждую щелку. Таёжка присела отдохнуть возле крохотного лесного озерка. По его тяжелой воде стремительно скользили водомерки. Они походили на лихих конькобежцев-фигуристов, а само озеро напоминало каток, залитый тусклым и гладким льдом.
У берега под водой суетился жук-плавунец: строил воздушный колокол. Он то и дело поднимался на поверхность и высовывал наружу оливковое брюшко. Набраз воздуху, жук нырял и принимался хлопотать вокруг своего подводного домика.
Таёжка долго следила за жуком, потом вздохнула и побрела дальше. Очень хотелось есть. На какой-то просеке ей повезло: она набрала несколько горстей красной смородины. Впрочем, смородина была ещё зеленой и на вкус оказалась такой кислой, что сводило челюсти.
Таёжка все-таки съела ягоды. Но голод от этого не притупился.
Рядом торопливо лопотал о чем-то ручей. Таёжка напилась его студеной воды, хотя жажды не чувствовала. Напившись, она прилегла под старой, дуплистой березой и закрыла глаза. Ноги гудели от усталости, все тело охватила зыбкая, ленивая дремота, и Таёжка уснула.
Ей снилось, что она плывет на плоту по широкой реке и легкие волны, серебрясь на солнце, покачивают её покойно и плавно. Бревна плота с шуршанием терлись друг о друга и сильно пахли размокшей сосновой корой.
Мимо по берегу мелькали черемухи в позднем весеннем цвету, и ветер раскачивал их вершины. Но с деревьев срывались не цветы, а тысячи белых бабочек. Они летели к плоту и, обессиленные, падали в воду. Они кричали жалобно и хрипло, как птицы, попавшие в беду.
– Вставай, вставай!
– прозвучал где-то рядом настойчивый голос.
Таёжка открыла глаза и увидела Мишку. Лицо у него было серьезное и встревоженное.
– Беда, Таёжка! У Белого ключа тайга горит. Там наши уже воюют.
Таёжка вскочила.
– Айда!
– Мишка взял её за руку.
– Я тут короткую тропу знаю.
Они помчались через кусты напрямик и скоро выбежали на тропинку.
– Ты как меня нашел?
– спросила Таёжка.
– По следам. Дед Игнат сказал, что ты в эту сторону пошла. Я в деревню за народом бегал.
– Слышишь, пожаром пахнет... Сильно горит?