Таёжные походы. Рассказы. Часть 1

Гену била крупная дрожь. Он осторожно зарядил ружьё пулями, лёг на живот, закрепил ружье в плечевой впадине и на полусогнутых в локтях, руках. Он с таким напряжением вглядывался в оленей, что на глазах выступила влага, и он на какое-то время отвёл глаза. "Стрелять или не стрелять?
– соображал он.
– Тут недалеко садоводства строят, могут выстрелы услышать. Но ведь сейчас осень и охота разрешена. Мало ли кто в лесу стреляет".

В это время поднял голову второй олень и Гена увидел коричневые рога с пятью отростками. "Молодой бык" - подумал он и решившись, стал выцеливать рогача.

... Солнце садилось за болотом, синее небо высокой полусферой нависало над миром, и тишина повисла в промежутке между небом и землёй. Руки дрожали, сердце колотилось, мушка ружья, немного покачивалась то вверх, то вниз, то, совмещаясь с плечевой костью зверя, то опускаясь вниз, почти до уровня высокой травы.

Гена задержал дыхание, мушка совместилась с прорезью, замерла, и охотник плавно нажал на спуск. "Бам-м-м" - прорвалась громом тишина. Бык упал, и матка резко подняла голову, не понимая ещё, что происходит. "Бам-м-м" - автоматически грянул второй разрыв тишины, и матка упала на колени, а потом повалилась в траву и на бок...

Гена вскочил на ноги, перезаряжая стволы, побежал через кусты напрямик, не замечая чавкающую под ногами жижу, брызгающую на штаны.

Подбежав на расстояние в несколько шагов, охотник увидел двух оленей, лежащих один подле другого, почти плоских, очень мало возвышавшихся над примятой травой. Гена несколько раз оглянулся, по дуге подошел к быку и опасливо потрогал коричневые, пупырчатые с белыми, стертыми, серыми кончиками, острые рога.

Вблизи звери показались неподъемно крупными. Гена ещё раз оглядел округу, закинул ненужное теперь ружьё за плечи, ухватился за длинные, поросшие плотным блестящим волосом задние ноги с чёрными, чистыми, острыми копытами. Потянул, упираясь всем телом, напрягая мышцы сильных ног. Зверь колыхнулся, чуть сдвинулся и замер. "Тяжело", - отметил про себя Гена, и перехватился за рога, потянул изо всех сил. Зверь, поддаваясь, заскользил по траве, по выступающей через траву воде, оставляя влажную канаву - след. "Так легче", - подумал Гена и, погружаясь в болотину почти до половины резиновых сапог, не останавливаясь, дотянул свою добычу до берега, втянул тушу зверя в сосняк на низком берегу и, убедившись, что с болота его не будет видно, остановился. Он вспотел от взволнованного напряжения, перестал обращать внимание на детали ландшафта, на небо, на лес. Оставив ружьё около рогача, он вернулся к болоту - не выходя из леса долго стоял за стволом, осматривая противоположный берег, прямые как свечки сваи, торчащие из травы...

Убедившись, что всё спокойно, он вышел на открытую болотину, схватил матку за передние ноги и потянул её. Оленуха была поменьше, полегче, и Гена - сильный мужик, без труда перетянул её в сосняк.

"Теперь надо выпотрошить, а потом посмотрим - подумал он. Вскрыл остриём ножа брюшину быку, и из утробы дохнуло теплым запахом прелого осинового листа и травы. Перевалив желудок - большой кожаный, горячий ещё мешок с непереваренной травой и листьями из утробы наружу, на зеленую травку, он поднялся и вновь осмотрелся...

Потом, спохватившись, перерезал толстую вену на горле, и красно-чёрная кровь полилась на хвою, на зелёные травинки, впитываясь в мягкую землю...

После этого, охотник вновь сделал передышку, утирая пот с лица тыльной стороной ладони, подошёл к краю болота, но, убедившись, что всё спокойно, вернулся к оленям.

"Ведь надо же, - думал он, разглядывая красивые, сильные тела мёртвых оленей, - у меня ведь дома и лицензия есть на зверя, а как я привык прятаться на охоте. Конечно, лицензии со мной нет сейчас, и потому я браконьер. Потом лицензия на оленя одного, и после ноября, а сегодня конец сентября". Он повздыхал, посидел около туш, преодолевая невольную слабость - отзвук азартного волнения, охватившего его с момента, когда он увидел изюбрей.

"И потом, почему я стрелял второй раз?" - спрашивал он себя и не находил ответа.
– Может потому, что я не ожидал здесь, так близко от людей встретить оленей". Он вспомнил лежащего в рюкзаке рябчика и невольно улыбнулся. "А ведь правы были те, кто говорил, что на охоте удача идёт к тому, кто не боится стрелять самую мелочь".

Пот на лице высох и Гена облизнул пересохшие губы. Солнце село за сосняк, и золотистыми искрами пробивалось сквозь потемневшую, почти бесцветную хвою. Охотник ощутил мелкую дрожь похолодания в теле, поплотнее застегнул пуговицы на штормовке, внимательно посмотрел на сверкнувший серебром шлифовки, хищно изогнутый нож с костяной ручкой. Из карманчика штормовки достал маленький брусок. Приладился, долго правил и без того острый нож, а потом стал обдирать шкуру, с плотным, коротким, лёгким золотисто-коричневым мехом.

Бык был крупным, упитанным зверем и шкура отдиралась от мяса сравнительно легко. Работал Гена быстро и потому тяжело и нервно дышал...

Переваливая зверя с боку на бок, удачливый охотник долго возился с разделением туши по суставам, на ходу, вспоминая уроки своего наставника, опытного охотника Сан Саныча...

Разложив мясо с костями на отделённой и развёрнутой шкуре, он перевёл дух, разогнулся, и тяжело вдыхая и выдыхая прохладный воздух, прислушался. Кругом стояла тишина, и только порывы ветра изредка с лёгким шумом играли сосновой хвоёй над головой...

Когда Гена закончил обдирать матку, было уже совсем темно, и в прогале болота, поворачивающем куда-то влево, поднялось серебряное полукружие месяца. Оставив мясо под одним боком шкуры, другим концом он прикрыл тушу сверху, набросал веток и травы, и не скрываясь побрёл через болото, соскальзывая в грязевые лужи и чавкая жижей когда вытаскивал обессилевшие ноги. Возбуждение прошло и сменилось апатией.

– Чёрт меня дёрнул стрелять, - ворчал он сквозь зубы.

... Хотелось есть. Желудок, казалось, прилип к рёбрам, и Гену немножко поташнивало. - - Это от перенапряжения, - буркнул он, вспоминая, что такие же ощущения бывали у него после тяжелых тренировок, ещё в молодости.

Перебредя болото, он остановился, достал из рюкзака бутерброд с колбасой и тщательно пережевывая, съел его на ходу.

Выйдя на чуть светлеющую среди леса дорогу, он шёл по обочине, по тропинке, иногда спотыкаясь о проволоку, упавшую на землю с поваленных сгнивших телеграфных столбов. До дома надо было отшагать около двадцати километров...

...Только под утро Гена со своим четырнадцатилетним сыном Максимом вернулся к болотцу, доехав на своих "Жигулях" почти до Свайского отворота.

Пошли в темноту ночи, светя под ноги мощным фонарём. Максим едва поспевал за отцом, волновался, то и дело поправлял за спиной рамочный рюкзак. Ему хотелось спросить отца, скоро ли они придут, но он молчал, ощущая как устало раздражён отец...

... С мясом сделали по три ходки. Гена накладывал себе неподъёмно много, а Максиму определяя вес поменьше. Подросток на ходу пыхтел, обливался потом, но терпел и только у машины, сбросив рюкзак, падал на траву и долго отдыхивался...

Наконец, уже при первых признаках утра, они вернулись к машине с последними рюкзаками мяса. Максим шёл чуть впереди отца и когда с трудом перегрузил полиэтиленовый мешок с мясом в багажник, то сразу сел на боковое сиденье и, расслабившись, незаметно заснул...

Максим сидел в тёмной машине, дремал в ожидании отца, а когда вдруг открыл глаза, то увидел его, уже сидящего за рулём и вставляющего ключ зажигания.

– Я рога вместе с головой принёс, - объяснил отец, и нажал на стартёр...

Назавтра вечером, отдохнувшие и выспавшиеся отец с сыном пожарили оленины с луком и приправами, ели с аппетитом, посмеиваясь и вспоминая прошедшую ночь. Гена выпил водочки, сдержанно улыбаясь, рассказывал, уже в который раз, стараясь вспомнить ускользнувшие, но важные подробности.