Таганка: Личное дело одного театра

Вы сделали свое дело втройне не только тем, что выпустили этот спектакль, но и тем, что воспитали такую труппу.

Ю. П. Любимов. Я благодарю всех выступивших. Все, что театр хотел сказать, мы постарались сказать тем, что вы видели. Но одну фразу я еще все-таки хочу сказать. Труппе я это сказал.

Я не считаю возможным существование этого театра и себя в нем без этого спектакля. Это, значит, эпилог, и я хочу, чтобы это было записано, потому что мы вышлем это товарищам самым высоким.

Положение крайне серьезное. Есть товарищи, которые, вместо того чтобы служить своему народу, пытаются приклеить ярлыки антисоветчиков как раз тем, кто своему народу служит: мне, Можаеву, в какой-то мере Высоцкому. Получается какой-то странный парадокс. Вы знаете, я за гласность. Просмотр этого спектакля запрещен. Мы с директором уже второй строгий выговор имеем с предупреждением об административных выводах. Этот просмотр я просто взял на себя персонально, сказал, что он будет. Значит, нашлись благоразумные люди, которые не закрыли сегодняшний просмотр. Какие будут выводы, я не знаю, но вы сами понимаете, что меня не может не интересовать, будет театр или его не будет, буду я в нем работать или нет.

Я бы лицемерил, если бы сказал, что легко покину эти стены и уйду. Но я твердо решил для себя: если этого спектакля не будет, я не считаю возможным прийти в театр и начать репетиции другого спектакля. Я очень переживал за Бориса Андреевича Можаева, даже больше, чем за себя. Это было для меня большой радостью, когда высокая литература сливается с театральной эстетикой и с желанием народа нашего. Я первый раз ощутил это как художник на своем произведении^[1086]. Спектакль закрыли, а я не горевал. Что дало мне силы? Мне дало силы, что при этом закрытии мои товарищи актеры безукоризненно работали при пустом зале, когда сидели люди, которые умертвляют искусство, значит, умертвляют душу своего народа. Мне было весело. И силы мне давало только одно: высокая художественность. То, что в трудные, тяжелые годы артисты стали настоящими людьми, они не унизились, они работали свободно, легко, хотя условия были самые неестественные. И сейчас разговор странный. И на этой странной ноте мы с вами и разойдемся. Если кто-то хочет что-то сказать из моих коллег по театру, я буду очень рад. Может быть, я просто одинок? Поверьте, это не поза. Я действительно не могу прийти и репетировать даже Шекспира. Наступает такой момент.

Н. Н. Губенко. Мне очень понравилось выступление Швейцера. Защищаться стало уже закономерностью. Это странно, что мы постоянно должны защищаться. Меня воспитывали (я целиком и полностью государственный воспитанник, так как, лишенный семьи, с шести лет был в детских домах и в школе-интернате) на честности, искренности, правдивости. Это элементарное, с чего началось наше государство, что привлекло внимание всего мира к идеям нашего государства и что, безусловно, продолжает привлекать к нашему государству новые освобождающие‹ся› страны разных континентов. И это не должно попираться людьми, которые находятся, я думаю, не на самом высоком уровне. Я думаю, что руководство страны просто недостаточно информировано о том, что происходит с этим спектаклем и вообще с понятиями свободомыслия. Понятие свободомыслия записано в новой, недавно принятой Конституции, — наша способность честно, искренне разговаривать друг с другом вслух, а не у себя на квартире или с самим собой.

Я хочу Юрию Петровичу сказать от всех нас, так как чувствую, что здесь находится больше товарищей и друзей, чем тех, кто будет потом представлять в инстанции, от которых зависит решение этого вопроса, несколько очерненный вариант этого обсуждения. Юрий Петрович правильно сказал: спектаклю инкриминируется антисоветизм. Это ужасно! ‹…›

Никакого подвига мы не совершаем. Мы делаем обычное профессиональное дело, это наше ремесло. ‹…›

Дорогой Юрий Петрович, мне жаль, что мы все начинаем заболевать какой-то психической трясучкой, чрезмерным нервным напряжением в связи с тем, что происходит с этим спектаклем. Мне очень жаль Вас, потому что Вы несколько старше нас, потому что у Вас маленький сын, которого Вы любите, и молодая жена, которую Вы любите. ‹…› Если случится несчастье и Юрий Петрович, уставши, откажется от театра, труппа незамедлительно пойдет по тому же пути.

В. Б. Смехов. Я выступаю только потому, что для многих присутствующих, наверное, странно прозвучало, что Юрий Петрович как бы не в курсе того, что думают его товарищи. На самом деле все знают, что нет второго или третьего мнения. Было собрание, и было высказано единое желание обратиться с письмом к руководителям государства. ‹…›Лучшего товарища, чем Высоцкий, мы не знаем. Советское общество почитает Высоцкого своим кумиром, и единственный слой выпадает из этого — [чиновники]. Мнение его расходится с единодушным мнением не только всего народа, но в данном случае и с мнением театра ‹…›.

Это не простая вещь, это выбор жизни — 18 лет работать в этом театре. Ваш выбор — везение, Юрий Петрович, Ваш выбор — наша жизнь. Другой жизни и лучшей доли нет ни у того, кто играл большие роли, ни у того, кто играл маленькие роли. Худшей роли не будет у тех, кто останется случайно в этом театре после того, как театра не станет. Выводы делайте сами.

Е. М. Кучер. Можно предположить, что лет через сто об этом театре будут говорить, что это театр, где работал Высоцкий. Сегодня выступали блестящие писатели, гордость советской культуры, и у всех, кто выступал, и у тех [актеров], кто работал на сцене, и у нас, работников театра, которые были за кулисами, у каждого существует свой Высоцкий. Людям, здесь собравшимся, необходимо коллективное прочувствование или понимание этого явления, совместное. Это необходимо всем работникам театра, это необходимо зрителям, людям, которые живут в этой стране.

Что же делать, если Главк^[1087] не принимает это понимание театра? Думаю, что эта слепота временная, какой-то страх, который не является признаком силы ‹…›.

Борис Андреевич Можаев говорил о фразе Достоевского. Александр Моисеевич Володин говорил о спектакле-поступке. Вполне естественно, что следующее заявление Юрия Петровича — это тоже поступок. Думаю, что такой поступок совершит каждый из нас, здесь сидящих, в том числе и я.

Л. А. Филатов. Такая нехитрая метафора. Если проходящий человек видит, что избивают женщину, нравственно или безнравственно вмешаться или не вмешаться? Даже если тебя одного избивают шестеро, не защищаться — преступление. Если же вас десятеро, а их трое — не защищаться просто безнравственно.

Их меньше, нас больше (я для удобства говорю: «они» и «мы»), и мы не должны средь бела дня дать себя избивать. Мнение труппы известно. Независимо от того, закончится или будет продолжаться существование этого театра, я готов разделить его судьбу.

В. А. Шуляковский^[1088]. Моя судьба творчески не очень оптимально складывалась в театре до сих пор, но это мое личное дело. В известной степени это моя судьба, мое творчество. Я могу предъявить какие-то претензии Юрию Петровичу, может быть, даже коллегам, но в первую очередь, себе. Но когда возник этот вопрос, и я понял сам, что другого пути нет, что можно только защищаться, как сказал Филатов, у меня проблем не возникло. Устроюсь я куда-нибудь или нет, если я уйду из этого театра, но другого пути у меня нет. Так думает большинство из нас. Я специально хотел сказать это от имени неведущих актеров.

А. С. Демидова. Я завидую железной логике мужчин, которые высказывают свои мнения, предложения. У меня, как у слабой женщины, мысли путаются, я думаю всегда: с одной стороны… и с другой стороны… Я знаю несомненно и точно совершенно, что если будет заявление об уходе Любимова, то будет заявление и мое, и моих товарищей. Это сомнению не подлежит. Но я хочу обратиться к Вам, Юрий Петрович! Я целиком на Вашей стороне и понимаю Филатова, когда он говорит о борьбе. Я понимаю Вас, что трудно было собраться и говорить: давайте репетировать пьесу ‹…›. Я это очень хорошо понимаю. Но с другой стороны, когда писателя не печатают, он волен писать в стол, потому что рукописи не горят. То же самое композитор. А у нас профессия [такая], что, когда мы не работаем, нас нет.

Тут говорят: бороться. С кем? В письма я не верю. Что-то решится и без писем. Если запретят спектакль, мы вольны играть его как вечер памяти нашего друга.

Ю. П. Любимов. Нет.

А. С. Демидова. Я не понимаю Вас.

Ю. П. Любимов. Я тоже не понимаю.

А. С. Демидова. Мы же не собираем денег этим спектаклем.

Ю. П. Любимов. Показ спектакля в годовщину смерти Владимира Высоцкого был разрешен благодаря дальновидности государственных людей. Я просто сумел пробиться к тем людям, которые сказали, чтобы вечер был. Надо всегда называть то, как есть, а не говорить, что что-то само образуется. Ситуацию делают люди. Есть хорошая пословица: под лежачий камень вода не течет.