Таганка: Личное дело одного театра

Заслуга этого спектакля огромна. Даже те, кто, казалось бы, очень хорошо знал Володю, сейчас поняли, что это был не только замечательный и яркий человек, но и большой и высокоталантливый поэт. Это огромнейшая заслуга спектакля.

Честно скажу — я боялся этого спектакля. Я знаю, как трудно говорить о человеке, с которым вы восемнадцать лет рядом жили и работали, по прошествии столь небольшого периода времени. Легко было впасть в пошлость, [создать] или примитив, или краткую панихиду по человеку. Но этого не случилось. Это настоящее художественное произведение, очень точно выстроенное и по тем компонентам, которые наиболее мне близки, — по музыкальным компонентам.

Спектакль производит огромное впечатление. Будет огромной бедой и несправедливостью, если он не пойдет. ‹…›

Как советский человек, я не вижу никаких причин, почему этот спектакль… может не пойти. Владимир Высоцкий играл в этом театре, его песни поет вся страна. ‹…› Просто идиотизм — закрывать на это глаза. Я всегда был оптимистом и верю, что спектакль пойдет. ‹…›

И. М. Смоктуновский^[1043]. Это банально — начать с того, что я очень взволнован, но это действительно так.

Я люблю этот театр, здесь мое сердце, но я думаю, что не только от меня, но и от большинства тех, кто видел этот спектакль, театр услышит это после такого глубокого, честного, высокого, тонкого по вкусу произведения. Трудно говорить о каждом актере в отдельности, потому что в этом великом акте творчества — возведении памятника нашему другу, товарищу по работе, брату — все заняли свое место, все удивительно точно стоят там, где должны стоять, ни на йоту иначе.

Все мы понимаем, как это страшно важно в такого рода спектаклях. Особенно это важно в спектакле памяти Володи Высоцкого, потому что этот человек как правда: если она есть, то есть; если [ее] нет, то это [уже] называется другим словом.

Спектакль буквально нокаутировал меня своей удивительной глубиной, эмоциональностью, какой-то неброскостью, разговором сердца каждого: вот это было. Этот страшный вал катил на всех нас. Были и прекрасные места юмора, который так любил Володя. Были и замечательные места — раззудись плечо, развернись рука! — тоже очень близкие ему.

Это спектакль о правде нашего времени, о том, чем мы жили, чем живем, чем будем жить. И я не понимаю, где причина, чтобы не прийти, не посмотреть спектакль. Так же как не знаю, где причина, чтобы не прийти посмотреть спектакль «Я вам завещаю» во МХАТе о Владимире Ильиче^[1044] — удивительный спектакль, проникнутый добрыми началами ‹…›.

Высоцкий составляет определенный … пласт сегодняшней, да и завтрашней, будущей культуры. Мы — советские люди, и он был советским человеком, настолько советским, что мог в любую неделю выезжать за границу, и никто не боялся, что он будет говорить [там] какие-то не такие слова. Советский человек везде такой и никакой иной.

Наверное, театр готов к каким-то маленьким купюрам, как об этом сказал Э. В. Денисов. У меня тоже вызвала настороженность затянутость «Баньки» и, может быть, не следует заглушать голос Володи. А все остальное прекрасно. Я все время думал о том, как трудно сделать спектакль о таланте вообще, мы скатываемся в банальность при этом. ‹…›

Удивительное произведение! Мне очень хотелось бы, чтобы оно существовало. ‹…› В каждом доме есть пластинка Владимира Высоцкого, его стихи читают. Почему же в этом театре, где он тратил себя, отдавал свою душу и сердце, не может быть поставлен столь правдивый спектакль! Спектакль хорош тем, что нигде и ни в чем не позволяет себе приукрашивания, которое всегда напрашивается, если речь идет о рано ушедшем человеке. ‹…›

Я благодарю коллектив, всех моих братьев, сестер и Вас, Юрий Петрович. Я внутренне все время рыдал. И хохотал. В этом и есть смысл спектакля.

А. Г. Шнитке. Я несколько раз был на репетициях и вот в четвертый раз смотрел спектакль. Каждый раз он оставляет эмоциональный ожог. Я не знаю другого, равного по силе воздействия спектакля. В том, что здесь происходит, видно, прежде всего, некое обобщение творчества Высоцкого. Полностью это, быть может, и невозможно, но в спектакле Высоцкий предстает перед нами как цельная личность, и, как это … ни парадоксально звучит, как человек, для которого главным в его творчестве была нравственная проповедь, не ханжеская, не сентиментальная, а мужественная, суровая, принимающая иногда формы даже кощунственные, но это было вынужденно — из-за его ненависти ко всякой лжи, к стремлению сглаживать углы, скрыть правду, если правда неприятная. В этом смысле, если уж говорить о воспитательном значении искусства, в спектакле о Высоцком оно присутствует в высокой степени. Его слова достигают души каждого человека и заставляют его взглянуть на себя. Обращаюсь к алкоголику, демагогу, шалопуту, чиновнику, он не клеймит его, не унижает, не уничтожает, он показывает ему его душу, показывает ему, что в нем происходит и что может с ним произойти дальше. Стремление показать человеку ростки зла в нем — это важнее всего. Часто ведь зло происходит от неосознанности того, что человек творит, это зло беспечности, равнодушия. ‹..›

Этот спектакль должен жить. Недопустимо, чтобы тысячи людей лишились возможности это увидеть, услышать и пережить. Творчество Высоцкого, как всякое духовное явление, не может быть ни уничтожено, ни ограничено, поскольку явления духовной жизни живут самостоятельно, но люди, которые уже сейчас знают его песни, придя на этот спектакль, взглянут на него новыми глазами и, может быть, поймут его еще лучше.

Я просто не понимаю того, что происходит. Не понимаю, как люди, которые предъявляют театру требование быть театром-воспитателем, школой гражданства, способствовать воспитанию зрителя, народа, как эти люди в своей слепоте не хотят видеть, что именно этим и силен спектакль, не хотят видеть, насколько он необходим нам всем.

В. М. Гаевский^[1045]. Я смотрел спектакль дважды. Это великое художественное произведение, в этом нет сомнения. ‹…›

Воссоздание героического образа человека всегда было свойственно Театру на Таганке. В этом спектакле возникает образ героя нашего времени, который в течение всей своей жизни вел борьбу, вел ее победоносно, однако — ценой своей жизни.

В спектакле есть то, что прекрасно прозвучало в песне Булата Окуджавы: белый аист, черный аист^[1046], вся нежность этого человека. А как поразительно это сочетание его голоса с действием. Это действительно белый аист, потому что его голос парит над тем, что происходит на сцене.

Только однажды на «улице» Вахтангова я подпал под власть такого же обаяния, когда возникло целостное явление — театр, о котором мы ничего не знали и который существует уже семнадцать лет. И сейчас произошло такое же чудо возрождения. Ребята предстали совершенно в ином качестве ‹…›.

Спектакль должен жить. Это необходимо не только потому, что память о Высоцком должна жить, потому что народу это интересно, но и потому, что спектакль включает в себя лучшее, что есть в людях театра. Как-то так беспощадно это уйти не может. ‹…›Я желаю вам счастья с этим спектаклем, потому что он может принести только счастье.

Простите за эмоциональность, но ничего другого я сказать не мог.

Б. И. Зингерман^[1047]. Спектакль о Владимире Высоцком производит ошеломляющее впечатление. Он продолжает новый этап в деятельности Театра на Таганке, начатый «Домом на набережной»^[1048] и «Тремя сестрами»^[1049]. У коллектива появилось второе дыхание, прибавилось молодой энергии и мастерства. Мы присутствовали при редком явлении: театр, уже имеющий прочные традиции, установившуюся репутацию и тщательно выработанную эстетику, проходит заново период студийного искательства и открывает для себя до того неведомые пути в искусстве. Следует подчеркнуть, что эти пути не апробированы еще никем. Я видел, например, видеозапись всего «Вишневого сада» Стрелера^[1050] — это мой любимый режиссер — и должен сказать, что при всех достоинствах этого творческого, гуманистичного и тщательно отделанного спектакля он в моих глазах несколько померк рядом с мощной постановкой «Трех сестер» на Таганке. Любимов уловил эпический характер чеховской пьесы, так же как перед этим почувствовал драматичный нерв прозы Юрия Трифонова. ‹…›