Тагу. Рассказы и повести

— Как дела, Мариам? — спросил Леван, присаживаясь на скамейку. — Ух, какая сильная роса, словно дождь прошел. Для кукурузы это просто замечательно. Урожай будет отличный.

— Хороший будет урожай, — подтвердил Платон, — и у нас, значит, у чаеводов, дела тоже не плохие. Только поспевай! Лист, значит, как прибой в море, идет волна за волной. На прошлой неделе план…

— Знаю! А как вчерашний, Мариам?

— Выполнили на сто четыре процента, товарищ Леван, — как обычно, ответил за бригадира Платон. Это была всем известная слабость старика — он любил сам докладывать начальству и никому не давал слова сказать. Мариам уже давно привыкла к этому. Платон запоминал для своих рапортов наизусть все показатели работы бригады.

— Сто четыре процента… — задумчиво повторил секретарь, но Платон перебил его:

— На двадцать пятое мая наша бригада, значит, выполнила годовой план на тридцать пять и две десятых процента.

— Маловато, маловато, Платон…

Платон смутился и растерянно посмотрел на Мариам. На ее лице тоже отразилось удивление. Что это с Леваном? Бригада имеет самые лучшие показатели во всем районе. Чем же недоволен секретарь? Странно! Очень странно!

— У нас никогда не было такого высокого процента, Леван! Сбор листа по сравнению с прошлым годом идет гораздо быстрее.

— Правильно, Мариам, — спокойно ответил ей Леван, — но ведь в прошлом году наш район был на последнем месте. Не так ли, Платон, а?

Но Платон, видно, не намерен был отвечать секретарю. Он любил поговорить тогда, когда хвалили его бригаду, его колхоз, когда ему было чем похвастаться. В иных же случаях, если его не припрут к стене, он предпочитает молчать. И на этот раз Платон решил отмолчаться. Он смотрел куда-то в сторону и делал вид, будто этот разговор не имеет к нему никакого отношения.

— Вы, наверное, уже слышали о славных делах бригадира колхоза "Имеди" — Майи Кочакидзе? Или вы не интересуетесь делами других колхозов? Похоже, что не интересуетесь. Тем более, что колхоз "Имеди" в другом районе.

— Интересуемся, еще как интересуемся, — пробормотал окончательно расстроенный Платон. — "Что это Леван налетел сегодня на нас? Чего он хочет?" — огорченно думал старик.

— Нет, скажу вам прямо, не интересуетесь, — продолжал секретарь. — Более того, не хотите видеть то новое, что есть у соседей. Я именно по этому делу и приехал к тебе, Мариам. Ты должна побывать в "Имеди" и познакомиться с работой Майи Кочакидзе. Они там прямо чудеса творят: за два месяца выполнили сорок семь процентов годового плана! Я уже говорил с тамошним секретарем райкома, тебя ждут…

Предложение Левана словно громом поразило Мариам и Платона. Они растерянно смотрели друг на друга и молчали, не зная, что ответить.

— Ты поедешь вместе с Мариам, Платон, — сказал, поднимаясь, секретарь райкома.

— Я?!

— Да, ты. А теперь, извините, должен ехать. Меня ждут в МТС.

Уже стоя возле машины, Леван оглянулся:

— Будет хорошо, если вы отправитесь завтра же, Мариам. Долго не задерживайтесь! Вам достаточно будет двух-трех дней.

— Хорошо, Леван, — тихо ответила Мариам.

Секретарь райкома не заметил, как у Мариам при этом дрогнул голос. Он сел в машину. "Победа" рванулась с места, сделала крутой поворот. Сноп солнечных лучей, сверкнув на смотровом стекле, преломился и ударил в глаза Мариам. Она зажмурилась. "Что это сказал Леван? "Поезжай к Майе Кочакидзе' познакомься с ее работой, поучись у нее?" Но это же обида, нестерпимо тяжелая обида!"

Майя Кочакидзе еще не так давно была любимой ученицей Мариам. Двенадцатилетней девочкой она пришла в бригаду и стала внимательно наблюдать за сложной работой сборщиц. Мариам понравилась настойчивая, трудолюбивая девочка, и она охотно показывала ей все, что знала сама.

Майя делала большие успехи и вскоре стала лучшей сборщицей в бригаде, В шестнадцать лет ее выбрали звеньевой.

К тому времени, когда Леван возвратился в родное село, Майя уже год как была замужем за агрономом колхоза "Имеди". Поэтому Леван не мог знать, что Майя ученица Мариам.

— Значит, — проговорил прерывающимся от волнения голосом красный от гнева Платон и расстегнул ворот рубахи, — значит, мы должны ехать к девчонке, которая вчера была твоей ученицей, значит, мы должны учиться у нее уму-разуму? Что скажет народ? Может быть, наш секретарь не знает, кто такая Майя? Может, он понятия не имеет, кто ее вырастил и наставил на путь истинный?

— Почему ты думаешь, Платон, что Леван не знает об этом? — спросила Мариам, и в ее голосе прозвучала надежда.

— Ну, как ты думаешь, если бы он знал, значит, разве предложил бы тебе ехать к ней учиться?

— А что здесь такого, Платон? Что в этом дурного, и почему ты так переживаешь? — с показным спокойствием спросила Мариам.

— А то, что это, значит, имеет отношение не только к твоему и моему самолюбию, а тут затронута честь всей бригады, честь всего колхоза, всего района! Ты как знаешь, а я никуда, значит, не поеду!

— Не горячись, Платон, — сказала Мариам, желая успокоить и его и себя. — Ты думаешь, Леван меньше заботится о чести своего района, чем мы с тобой? Разве не нашей честью будет, если моя бригада станет работать так, как работает бригада Майи?

— Нет, я никогда не поверю, что бригада Майи работает лучше нашей бригады, — возразил Платон. — Твоя вчерашняя ученица, девчонка, значит, сегодня будет нас поучать! Нет, это невозможно!

— Цифры, Платон! Сорок семь процентов!

— Да, цифры, — вздохнул Платон и сразу погас, словно сгоревшая солома. — Значит, сорок семь процентов?

Как-никак, а в цифрах старик разбирался не хуже других. Убедительны эти цифры, черт возьми, очень убедительны!

— Да, сорок семь процентов, Платон, — повторила Мариам и подумала: "Мы еще никогда не имели подобных показателей! Если Майя добилась такого успеха, то, выходит, что это и для нас вполне достижимо. Я думала, что мы хорошо работаем, а вот Майя опередила нас, моя маленькая Майя, моя "вострушка", — и Мариам неожиданно улыбнулась своей ласковой, сердечной улыбкой. Перед ней, как живая, встала Майя с ее лучистыми глазами, с загорелым, энергичным лицом. Непокорные густые кудри Майи, которые всегда спадали ей на плечи, придавали девушке особое очарование. Майя была невысокого роста, но стройная и гибкая, и потому прозвала ее Мариам "вострушкой". Впрочем, другие называли Майю "бесенком".

Майя одинаково дружила как с мальчиками, так и с девочками. Вместе с самыми отчаянными сорванцами прыгала она с отвесной скалы в море. Ее не могла удержать никакая погода. Майя прекрасно чувствовала себя среди бушующей стихии, переносясь с гребня на гребень пенящихся волн. Она ни в чем не уступала самым удалым мальчишкам.

О, как она была очаровательна, когда мокрые, растрепанные волосы спадали на ее худые плечи, а купальный костюм плотно облегал ее стройную фигурку!

Если в море она летала с волны на волну, то на деревьях она превращалась в белку и с молниеносной быстротой взбиралась на вершину самых высоких лесных великанов. Она перепрыгивала с ветки на ветку, и изумленным мальчишкам порой казалось, что Майя невесома, что за плечами ее вырастают крылья. Руки и ноги Майи всегда были в царапинах. Не меньше страдали ее волосы и платья, которыми она цеплялась за ветви деревьев, за колючие кустарники, за плетни и заборы. В семнадцать лет она все еще походила на девочку-подростка. Но к этому времени многое, конечно, изменилось в ее характере, хотя она по-прежнему верховодила деревенскими сорванцами. Многие юноши были теперь к ней неравнодушны, но никто не решался открыться ей в своих чувствах. Им казалось, что с Майей невозможно говорить об этом. Поди открой сердце такой насмешнице, потом на дне морском не спрячешься от ее колких шуток, от ее острого, как бритва, язычка!