Так навсегда!
Шрифт:
— Молодец, — похвалил он меня. — Там же очень сильный был состав, из Майкопа даже приезжали! Ведь можешь, когда захочешь!
На шестой день подробности вскрылись, и маэстро погрустнел:
— Зачем не сказал, что без борьбы?! Я же вижу, что не прогрессируешь! Работаешь спустя рукава!
Но мне было все равно. Я в некотором роде незаметно утратил тягу к доказыванию своей правоты силовыми методами. Осенью врач на диспансеризации, усмотрев в моем позвоночнике ненужное искривление, решительно посоветует заняться чем-то более воздушным, и мы с Дмитрием Владимировичем расстанемся друзьями.
На седьмой день я купил чистую кассету и приступил к ходовым испытаниям. Подключил шнур к радиоприемнику, два раза записал
На самом деле в глубине души я был согласен с Олегом Юрьевичем, что поэта Роберта Рождественского в лучшем случае посадят. В худшем — расстреляют. Ну, может, и не расстреляют и не посадят, но никакой передачи, конечно же, не будет.
В шесть вечера я занял позицию у радиоточки. Та откликнулась известием, что «Спартак» в третий раз подряд уступил динамовцам, прошлые разы были минские и киевские — а нынче вот и московские, уступил и теперь на июньский перерыв уходит на… на немыслимом, невообразимом, невозможном, как концерт Высоцкого по радио… на ПОСЛЕДНЕМ месте!
Наверное, единственный раз в жизни я не огорчился поражению «Спартака»… Ну то есть огорчился, конечно, все-таки не каждый сезон достигали мы дна, да и вообще при мне… просто в тот день было кое-что поважнее. Должно было быть…
Отзвучали новости семи часов, и повисла тягостная пауза. Я нажал на запись, не особо надеясь, и тут… И тут раздался торжественный голос дикторши:
«Песни Владимира Высоцкого. Передачу ведет поэт Роберт Рождественский!»
И почти сразу — «Кто сказал, что земля умерла…»
«В записи передача-то идет, — непременно сказал бы тут Олег Юрьевич со свойственным ему чувством юмора второго рода. — Так что я прав. Расстреляли Рождественского этого… ну а передачу, так и быть, оставили. На память!»
Я не знаю, какой Роберт Рождественский поэт. То есть он замечательный, конечно, просто я тяжело воспринимаю стихи и не могу так решительно судить (такое вот неожиданное признание от работника смежного жанра. — Прим. авт.) Но то, что ТАМ ему это зачтется, — несомненно. И перевесит сто тысяч других улик…
Это единственная кассета, которую я не стирал и не перезаписывал никогда. И она всегда была со мной, хотя бы и мысленно. И я слушал ее тысячу раз, а может, и миллион. «Среди нехоженых путей — один пусть мой…» Она свистела и шипела, и слипалась и путалась пленка, и я менял пружинку и заклеивал корпус изолентой. «Среди невзятых рубежей — один за мной…» И менялись времена, и наступали компакт-диски, и совсем уже неосязаемый «формат mp3», и появлялась аппаратура, в которой даже не был предусмотрен магнитофонный вход, хотя бы декоративный… и однажды она затихла насовсем.
И тогда я сжег ее. Как сжигали тела павших в бою, но не отступивших воинов.
«Нет, она затаилась на время…»
А «Спартак»… «Спартак» все-таки нашел себя. Одна победа, вторая, по ступеньке наверх. В лагере я бегал к стенду, там вывешивали газету с недельной задержкой, но все-таки — еще два очка, и еще… И поднялись. До третьего места, но все-таки. Все впереди. Все будет.
«И в мире нет таких вершин, что взять нельзя…»
Роуд-муви, или Как научиться Родину любить
Эх, и удивительное дело — сколько же всего может произойти за один только месяц! Тут тебе и выступление за ЖЭК с последующим разоблачением, и «проход» в полуфинал, и немыслимая радиопередача… Наверное, так бывает только в детстве. И, наверное, это и есть — счастье…
И еще — ожидание футбола. Чемпионат мира. Хотя, конечно, приближающийся планетарный форум вызывал двойственные чувства. С одной стороны, праздник Игры, конечно, но с другой — сразу вспоминаешь… Все-таки последнее
место «Спартака» — это последнее место. Это не в тройке, не в пятерке и даже не в десятке — это в самом конце. Хуже всех, «на вылет» стоим. Особенно на фоне неземного успеха заклятых друзей-соперников из «Динамо» (Киев) с завоеванным ими Кубком обладателей кубков. Прям со всех сторон только и неслось бравурное — «динамовцы Киева то, динамовцы Киева сё…», и солирующий нападающий Игорь Беланов — ну вот ни дать ни взять образец форварда грядущего двадцать первого века. Кажется, утюг включи — и тот сообщит тебе человеческим голосом: «…и, конечно, выдающееся достижение киевлян… и, разумеется, результативная игра Игоря Беланова…» А в конце непременно подпустит шпильку: «А между тем московский “Спартак” отправляется на перерыв абсолютным аутсайдером…» Ну что поделаешь. Бороздили тогда с Олегом Юрьевичем близлежащие окрестности и на покосившемся сарае с краю заброшенного полигона вдруг углядели вывеску пожухшую — «ЛАБАЗ». Никто не поверил, а это правда. Ну вот так: где-то уже бегает форвард практически двадцать первого века, а у нас тут на рабочей окраине — «лабаз». Куда уж нам, лапотным. Только на последнее место.Нет, против Сборной я был настроен решительно. Тем более что опять не пригласили Федора Черенкова. Взяли, правда, Сергея Родионова, но это утешение слабое. Если выиграют — то ведь опять польется славословие: «…команда, в состав которой входят прославленные киевские динамовцы…». Поддержу-ка я в первом матче венгров, это ведь, в конце концов, наши товарищи по нерушимому блоку Варшавского договора, так что вполне патриотично. А потом — Францию. Там одни имена звучат как музыка: Платини, Жиресс, Тигана, Стопира… или, как изволил изящно выразиться один комментатор — СтопИра. Да, а звать его, видимо, Дмитро. Или Мыкола. Тьфу ты, черт, — опять киевляне! Ну вот так всегда…
А еще… А еще велосипед, конечно! То был месяц… да даже не месяц и не сезон — а целая Эпоха Великих географических открытий! Почти каждый день, как странствующие Уилбериз — все дальше и дальше, по всем сторонам света, в город, такой родной и такой загадочный. Как отважные разведчики или в хорошем смысле слова пионеры. Мимо лабаза — и со всеми остановками. Просто мчаться, просто вперед. Олег Юрьевич тогда решил этот вопрос со свойственной ему прямотой:
— Поехали на Сокол покатаемся!
— Мне только до Водного можно. И только по тротуару.
— Ну и что? Мне мать вообще только вокруг дома велит.
Это был — Аргумент. И они — поехали.
Сейчас я опишу нашу технику передвижения, тут имелось чем гордиться. У меня был «полугоночный», правда, немного нивелированный, без «скоростей» и с ножным тормозом, но все-таки — полугоночный! С настоящим, как у профи, рогатым рулем! Стремительный, аки серебряная пуля! Даже крылья были сняты для облегчения, так что по грязной спине в дождливую погоду всегда можно было спалиться, если мы не совсем… ну, как бы не совсем вокруг дома-то… Очень высоко котировался мой аппарат среди знатоков, даже Тасик, увидав, одобрительно поцокал языком и «заценил». Причем отец купил его по случаю в комиссионном за какие-то смешные деньги — видно, какой-то экс- и вице-чемпион дюже зануждался поутру в трудовой копеечке…
А у Олег Юрьевича была «Кама» складная, на первый взгляд обыкновенная, но им лично оттюнингованная, тоже весьма скоростная машинка. Это вообще было удивительно, потому что Олег Юрьевич сроду не переступил порога ни одной спортивной секции и на физкультуре у Борис Михалыча проходил по разряду «задохлик чахоточный», а я у Дмитрия Владимировича лежа жал сто пятьдесят и на полугоночном своем давил крутящий момент четыреста ньютон-метров, разгон до сотни пять и три — а поспевал за этой его «Камой» иной раз с превеликим трудом! Вот что бывает, когда человек по-настоящему любит Дорогу. Ну и приключения, конечно.