Так завершается карьера сыщика в XIX веке

— И поговорить с Марией. Информативно это может стоить немного, но встретиться с ней нужно.

— Мне что-то не нравится, как эти господа станут тянуть свои грязные руки, — угрюмо сказал Николай, кардинально поменяв тему разговора, — вот и имя дочери уже здесь неоднократно прозвучало, и все в негативном аспекте. Представитель семьи монарха, ведь это черт-те что! Константин Николаевич, вы не инсургент случайно?

Великий князь в душе досадливо вздохнул. Похоже, как он и думал, главное препятствие в дознание будет характер императора. А то он уже так мрачно шутит, что больше похоже на обвинение прокурора.

— Ваше императорское величество, — примиряющее сказал он, — о Марии в таком тоне говорят только здесь. Причем лично я считаю, что все дело в каком-то недоразумении. Надо прямо и честно, но притом мягко поговорить с ней, ведь она уже на сносях. Позвольте, этим займусь я сегодня же.

Николай I, подумав, согласился, лицо его вдруг озарилось счастливой улыбкой. Видимо, осознание того, что его кровиночка так или иначе связана с бандитами, приводила императора в ужас.

— Второе, — продолжил Константин Николаевич, — для государственной безопасности мы можем заменить ваш сейф другим с подложными бумагами. Императорский рабочий кабинет, к сожалению, подменить не удастся. Но днем они точно не пойдут, а ночью у кабинета будут преданные жандармы, которые голыми руками медведя возьмут, а не то что плюгавенького иностранца с подручными.

— А нельзя ли взять его у входа в Зимний дворец? Что-то вы, Константин Николаевич, очень уж рискуете, — озабоченно спросил Николай I, — я-то ничего, а если грабители вздумают напасть на детей?

— Да, — неодобрительно кивнул Бенкендорф. Шеф жандармов в привычном амплуа. Великий князь про себя поморщился, но вслух только сказал:

— Ваше императорское величество, ваше сиятельство, вот этот момент я хотел обговорить особо. У нас достаточно преданных людей, чтобы нейтрализовать эту опасность.

Однако обговорить ему свой тезис не удалось, поскольку дверь отворилась и в кабинет, как и предложила раньше, вошла Мария Николаевна. Она уже оделась по-уличному. За нею шли служанки. Беременная ведь, вдруг что случится.

Весь ее величавый вид говорил — мы сей час идем домой. Вот еще возьмем любимого мужа у отца и сразу пойдем. И не сметь нам мешать, а то сопреем и вспотеем, а потом на улице на холодном ветру замерзнем и заболеем! А нам еще рожать!

Даже Николай I обычно не решался сказать против своих родственников, тем более, так они были внушительно представлены дочерью. Хотя любопытство его только чуть не сжигало. Ну, или не съедало. Но он мужественно сдержался.

Бенкендорфа же можно было вообще не считать. Если император так решил, то и он, безусловно, тоже. А вот Константин Николаевич лишь злорадствовал. И ничего личного. Как говорится, кто не с нами, тот против нас. Да, ваше императорское величество?

Так Маша легко вытащила Константина Николаевича из рабочего кабинета императора Николая I. Без кого-то сопротивления своего отца, что даже удивительно. Железного безжалостного монарха, который одним своим взглядом приводил в обморок придворных!

Чудны твои дела, Господи!

А они опять вдвоем собираются в карету, чтобы маленькой семьей оказаться на сиденье, сын будет пока лежать в специальной природной колыбельке — мамином животике.

Мария тоже удивлялась. Странно все как-то. Отец только вяло сопротивлялся, граф Александр Христофорович взглядом как бы подбадривал перед будущем допросом. ДОПРОСОМ! Или ее муж собирается везти ее в жандармерию, в ту самую страшную камеру?

А если я убегу. Костя…? Костя… нет, какой там. Да и, — она подняла взгляд на мужа, — малышка сын, куда я с ним?

Она механически поднялась в карету. За ней с сыном легко поднялся муж. Мария как бы в тумане отметила, что при этом он ловко отсек всех служанок. Не хочет зрителей. Хотя, Бог с ним!

— Меня арестуют? — все еще лукавым голосом спросила она.

— За что? — удивился Константин Николаевич, — ты-то сама знаешь, о чем мы будем говорить?

— Ну? — задумалась она, — я не знаю. Но ведь ты меня так держал за руку, словно арестовал, а ты никогда не ошибаешься.

— Да, я не ошибаюсь, — согласился ее муж, — и потому, я твердо знаю, что нет никаких причин для твоего ареста. Хотя бы подумай, ты — великая княгиня и мать наследника цесаревича, отправишься в тюрьму. Для этого, как минимум, надо убить двух мужчин.

— Кого? — всхлипнув, тихо спросила она.

— Меня и твоего отца. Это, во-вторых, имей в виду. И, главное, во-первых, я не верю, что ты преступница. Другое дело, ты случайно кому-то «скармливаешь» важные сведения. Вот это мы обговорим поподробнее.

Мария облегченно вздохнула. Есть такой стереотип — упал груз с души. Действительно упал, и ей стало так легко и тепло. Она мягко погладила его по плечу, потом привалилась к нему. Спасибо ему, надо было поговорить, а она все тянула.

Подождав, пока она успокоится, он мягко-мягко стал разговаривать с милой, но вздорной женой.

Для начала Константин Николаевич объяснил ей, что происходит с ней самой, почему вдруг в ее голове проскакивают такие странные мысли. Она просто на сносях, ее женский организм находится в напряжении и будоражит голову. Родит и все пройдет, его жена снова станет спокойной, рассудочной, без этой свистопляски.

Мария облегченно вздохнула, точно также, как ее августейший отец некоторое время назад. Получалось так, что он не допрашивал, а всего лишь спрашивал у нее — разве жена может находиться на допросе? Нет, они вместе рассматривают обозначенных кандидатур. Через кого могут уходить ее сведения?

Константин Николаевич внимательно посмотрел на нее. Успокоилась? Тогда начнем работать.

Для начала они вместе рассмотрели всю женскую прислугу, наиболее близкую к хозяйке и потому вполне могущей услышать, а потом посплетничать, даже нечаянно.

Константин Николаевич после долгого размышления выбрал одну возможную кандидатуру. Сплетница, жадюга, воровка. Единственное ее достоинство заключалось в большой груди, в котором было вкуснейшее для его ребенка молоко. Родится ведь скоро, а кормить сама Мария Николаевна не собиралась

Надо сказать, что сам Константин Николаевич в свое детское время, кроме молока матери, сибарит такой, никакое другое не пил. Громким ревом он встречал любое предложение молока, кроме, как от этой родимой женщины. И теперь, разумеется, беспокоился за своего будущего ребенка. Яблоко ведь от яблони далеко не катится. Но если уж такое нехорошее, пусть такая будущая кормилица рвет отсюда!

Впрочем, Мария Николаевна категорически протестовала против такого варианта.

— Mon cher, — с возмущением говорила она, — ты можешь относиться ко мне плохо (это было неправда), ты можешь, как угодно относится ко мне (тем более), но ты должен понимать, кто я — великая княгиня и кто она — простая женщина из низов с грубыми манерами! Я не буду с ней болтать по душам и говорить обо всем!