Так завершается карьера сыщика в XIX веке

А он все же согласился рассказать обо всем и более полно.

Ату его!

Глава 21

Он все-таки сначала немного отдохнул и сытно пообедал, одновременно увиделся с милой женой Машей. Хоть она и показала свою непоследовательность и легкомысленность, но может за это мы женщин и любим. Ну, или за это тоже.

Вот и Константин Николаевич так увлекся своей любушкой, что, несмотря на все ее многочисленные промахи и ошибки, тянулся к ней все еще сильней и сильней. Тем более, какое-то шестое чувство (или седьмое) подсказывало ему, что ей потихоньку пора рожать. Она так много хвастала и злословила о других женщинах, теперь пришел черед и ей самой. И ее нужно стимулировать или, хотя бы, навеять на него добрые чувства.

Конечно, сам Константин Николаевич принимать роды не будет — время не то и положение тоже, но помочь с медиками или, хотя бы принести воды (подопнуть служанок) попаданец должен.

Однако, по приезде домой он увидел жену Машу, как всегда, здоровой и деятельной. Не время рожать? И только после сытного обеда, когда он прилег немного отдохнуть. Она легла рядышком и стыдливо пожаловалась, что да, кажется, начинаются схватки.

А она еще ходила на ногах, пусть и дома! Весь сон в миг улетел. Так, если рожать… от него толку мало, повитухи очень слабые и неграмотные.

— К Арендту посылала? — спросил он. Гоф-медик всяко должен лечить и остерегать членов императорской семьи, пусть и у них уже свои семьи.

— Николай Федорович приходил и присматривал по своей инициативе. Сказывал тогда, что бы посылали за ним, если что. думаешь, уже пора? — она доверчиво посмотрела на него.

Вот же женщины! То показывают настырность и даже настырность, а то неведомую подозрительность!

Чмокнул ее в щеку, но ничего не сказал. Встал с кровати, позвонил в колокольчик. Незамедлительно прибежала Катенька — личная служанка Мария.

Хотел было позвать ее, быстро отказался. Вместо этого дл поручение внимательно следить за хозяйкой. К гоф-медику послал другую, тоже молодую женщину по имени Таньша. Та мигом слетала, что ей с молодыми, резвыми ногами.

Вот и все, что великий князь мог для своей жены. Но он все-таки подождал Николая Федоровича, выслушал его сообщение о том, что роды нормальные, а он останется здесь до появления ребенка и окончания схваток.

В ответ приказал служанкам, кормить и обустроить врача, как своего и сообщил, что он, к сожалению, вынужден уйти на службу по очень срочным заботам. Арендт еле слышно хмыкнул, толи одобрительно оценивал работоспособность великого князя, толи показывал хитрость мужчины. Те ведь, за редким исключением, очень не любят быть рядом с роженицей.

Так или иначе, но он уехал. Машенька была в относительной безопасности, а ему действительно надо было опросить «Генриха», пока он еще нервничал. А то потом, когда он успокоится, его и не пробьешь!

Пролетка примчала его в жандармское управление. «Генриху» повезло меньше, его тоже в это врем своебразно «подготавливали» к допросу, но если Стюарта путем демонстрации достижений цивилизации. То «Генриха» уже путем наказаний той же цивилизации. Посадили его в одиночную камеру, причем в кандалах, давали послушать дикие вопли Ваньки-дурака.

Это был мелкий уголовник-рецидивист с расшатанной нервной системой. По правде говоря, его бы надо перевести в тюремную больницу, но она и без того так была переполнена, а психические болезни не заразны. Переводить же в обычный сумасшедший дом его тоже было нельзя — еще не дурак, а только на пути к оному.

Так его и держали, а тюремное начальство даже потихоньку удовлетворенно потирало руки. «Новички» нередко за сутки — двое от этих воплей «доходили до кондиции» и давали признательные пояснения. Из-за чего жандармские следователи неоднократно выражали ему благодарности. И даже их высокопревосходительство А. Х. Бенкендорф неоднократно лично выражал признательные слова.

Ну-тка, дорогой «Генрих», вот теперь и вы послушайте вопли полусумасшедшего, которые легко можно перепутать с криками жертвы на допросе, находившееся под физическим воздействием жандармов. Под пытками то есть.

Покушай вонючую тюремную баланду, которую вполне можно было посчитать за особую форму издевательства. Посиди в холодной камере, полежи на гнилых деревянных нарах, укрывшись противным тюремным тряпьем, которое надзиратели почему-то называли одеялом. Может и дрогнет твоя душонка…

Константин Николаевич сегодня для «разговора по душам» вынужден был спуститься в свой тюремный «кабинет» с его функциональным примитивизмом, специфическим тюремном амбре, от которого иногда подташнивало. Поэтому он без особой игры был груб и циничен к узнику.

— Нуте-с, — сказал Константин Николаевич, — на первых порах послушаем твое бесполезное вранье. Потом поправим, если что. не послушаешь, продолжишь врать, будем пытать. Ну-ка вот, посмотри!

Он махнул рукой на какую-то мебель, которую вполне можно было посчитать либо плотничий верстак, либо кузнечное приспособление. Но после слов высокопоставленного жандармского следователя узник с некоторым страхом понял, что это «всего лишь» устройство для физических пыток. Не надо, пожалуйста!

— Что молчишь? — еще грубее спросил его жандарм, — пой соловьем, пташка, если хоть немного хочешь жить. Помни, ты пойман с такими же грабителями при попытке вооруженно напасть на рабочий кабинет самого императора. ИМПЕРАТОРА! Тут только одно наказание — пеньковая петля. Немного поваляешься на холодном петербуржском солнышке в назидание другим. И в землю, на закуску могильным червям.

Голос следователя холодный, какой-то противный, как-то вызывал неосознанную дрожь. И узник первым, что выговорил, было тайные сведения, которые он хотел до конца утаивать на допросе.

— Я поданный ее величества английской королевы, я вам не подсуден! — возопил «Генрих» возмущенно. Я непременно буду жаловаться в Форин Офис!

— Гляди-ко ты! — удивился Константин Николаевич, — а официально ты нам по-другому назвался. Голубчик, — обратился он к писарю, — напомни, как его?

— имя «Генрих», ваше благородие, фахмилие он не говорит. Ноне мещанин города Луги, — готовно ответил писарь, посмотрев для гарантии в текст допросных листов.

Господина следователя, конечно, надо было называть совершенно по-другому: по служебному чину — его высокопревосходительство. По социальному статусу — его императорское высочество. Но Константин Николаевич был спокоен. Нечего кидать бисер перед свиньями. А англичане только этими животными были.

Он сам приказал так себя называть и ничуть не горевал. Зато какая маскировка, а? Пусть-ка думает, что он самый хитрый. А мы еще прижмем его у тюремной тюрьмы!

Вот и сейчас появилась хорошая возможность. Самым настоящим оловянным голосом дубины служаки, он поинтересовался:

— Так кто ты у нас, милейший, суконный русский али подлинный англичанин?

«Генрих» уже успокоившись, попытался сыграть под дурачка:

— По происхождению я немецкий поданный, но сейчас живу и служу и управе города Луги.