Талант есть чудо неслучайное

самих себя. Конечно, бывают случаи, о которых я писал в поэме «Казанский

университет»:

Легко в студентах прогрессивничать, свободомыслием красивничать, но глядь-

поглядь: утих бедняк, и пусть еще он ерепенится — уже висят пеленки первенца, как

белый выкинутый флаг.

Пли, как говорят в Латинской Америке: «Сеньор, куда деваются с возрастом

бывшие раздуватели миро-пых пожаров?» — «А в пожарники, сеньор, в пожарники...»

Но чувство ответственности за детей превращается В трусливый

какбычегоневышлизм только у слабых духом. Чувство ответственности за детей дает

сильным людям ощущение нового качества смелости — смелости Не крпклнво-

ба.хвалнетой, а смелости, выверенной жизненным опытом, смелости,

проконтролированной сознанием ответственности за каждый поступок, за каждое

слово, а ведь слово, особенно в нашем писательском деле,— это уже поступок.

Многие мои ровесники, и я в том числе, в определенном периоде нашей

литературной жизни много шумели н декларировали. Ну что ж, каждый, как говорится,

приходит в мир со своей собственной трубой, чтобы трубить о своей скромности, а то

эту скромность никто не заметит.

Но мне кажется, что сейчас не время шума и криков. Крик — он полетает-полетает,

и собака его заглотает.

162

По опыту старого крикуна сам знаю. Сейчас время глубокого философского

анализа, время осмысления пройденного пути, собственных достижений и ошибок и

достижений и ошибок других. Наша задача, приобретая зрелость, не потерять

внутренней юности, ибо только это сочетание может дать гармоническую модель чело-

века будущего, прообразом которой является Пушкин, соединивший в себе кипение

юношеских страстей и глубокий философский анализ.

Прошла пора закидывания переметов поверху — настала пора глубоких донных

сетей. Легче стать в позу и начать обвинять эпоху, действительно столь еще не-

совершенную. Гораздо страшней, но зато, может быть, плодотворней начать

беспощадный анализ с самого себя. Я думаю, что величайшая смелость Пушкина не

только в том, что он писал дерзкие оды во славу вольности, но и в том, что он имел

мужество сказать о себе: «И с отвращением читая жизнь мою».

Только человек, беспощадно анализирующий самого себя, имеет моральное право

быть судьей других людей, судьей эпохи. Ведь настанет день, когда наши сыновья и

дочери вырастут и спросят нас: «Папа, а что ты делал тогда-то?» И надо заранее себя

готовить к этому священному и тяжелому моменту проверки самих себя будущими

вопросами наших детей.

Но писатель — это человек, который обязан отвечать на вопросы не только своих

собственных детей, но детей всего мира. Литература — это совесть народная, и от-

делить литературу от совести так же невозможно, как отделить литературу от народа.

Одно из величайших завоеваний социализма — это то, что слово «писатель» у нас

звучит как «учитель». Быть истинным учителем — это ничего общего не.имеет с

дидактикой, с морализаторством. Великий учитель Макаренко никогда не был сухим

резонером, а был художником-психологом. Любая схема убивает литературу— точно

так же, как если плохой учитель будет пересказывать самые высокие идеи суконным

языком, то дети в ответ на суконный будут тайно показывать ему свой — живой,

мокрый, насмехающийся. У хорошего учителя никогда не бывает запретных вопросов,

иначе дети, видя, как он увиливает и покрикивает, перестанут спрашивать. А ведь

ничто не опасно так, как насильст

163

пенно загнанный внутрь вопрос. Точно так же и в литературе: должен быть лишь

запретным спекулятивный ПОДХОД к темам, но не должно быть запретных тем. Иначе

читатели перестанут доверять литературе. Факты \ молчания в литературе тех или иных

кусков нашей Истории или освещение этих фактов под тем или иным углом, в

зависимости от конъюнктуры на сегодняшний момент, чревато последствиями, ибо

литература — это эмоциональная информация и недостаточно информированный»или

дезинформированный читатель — это неполноценный член общества.

К счастью, у нас самый лучший читатель в мире, и это тоже одно из величайших

завоеваний социализма.

Наш читатель умеет отделить подлинно талантливое от серого, настоящий яркий

гротеск — от злобного паск-iiii.ih, подлинную лирику — от ее карамельного суррога-ia,

высокую гражданственность — от суетной политической спекуляции.

II, да проспи меня критики, наш читатель часто превосходит их споим вкусом и

обладает большей дальнозоркостью, чем профессиональные литературоведы. О in

которых поэтах критики писали, что их популярность— это мода и больше ничего и

что пройдет год-ДругоЙ и их позабудут. Но что-то с той поры уже про-iiiЛО

пятнадцать, а так называемая мода все не проходит.

И не нора ли честно признаться этим критикам, что казавшееся когда-то модой, на

поверку оказалось любовью и доверием читателей?

Я счастлив тем, что наше поколение, воспитанное строгой, но мудрой учительницей

— Великой Отечественной войной, выдвинуло разных, но уже утвердившихся в

сознании читателей мастеров литературы. Мы выросли in на пустом месте, и хотя

иногда и спорили и цапались со старшими поколениями нашей литературы, но in 11 да

учились у них, ибо пренебрежение опытом предшественников смерти подобно. В

литературе воздушных корней не бывает. Наши корни всегда должны глубоко уходить

В почву национальной культуры, и только, мо-Ш i быть, тогда наши ветви дотянутся до

берегов дальних стран.

313

Лично я как поэт не смог бы практически существовать без учебы у таких старших

моих товарищей, как Смеляков, Мартынов, Кирсанов, Антокольский, Луконин,