Тамара вышла замуж

– Знакомы, - отвечает Тамара.
– В одностороннем порядке. Я видела тебя раза два-три по телевизору. Да и по радио тебя передавали.

– А-а...
– говорю я с облегчением.

– Ты хорошо поёшь. И у тебя хорошие песни.

– Да, я гений от инфантерии.

– Ты шут.

– Ага, - говорю, - я кукрыникс.

– Ты можешь не острить?

– Думаешь, это легко?..

Тамара достала чашки и разлила в них чай.

– Скажи, - обратилась она ко мне, - эти песни ты сам написал?

– Естественно.

– Так ты еще и композитор?

– Конечно, композитор. Кристоф Глюк.

– С тобой невозможно разговаривать...

Hависла тягостная пауза. Я пил чай и любовался Тамарой.

– Чего ты на меня так смотришь?
– спросила она.

– Красивая ты. Очень.

– Повело писателя!..
– хмыкнула Тамара.
– Ты еще скажи, что у меня щеки, как персики, а груди, как грозди винограда.

– Что за банальщина?.. Твои груди напоминают мне египетские пирамиды...

– Такие же большие и древние?

– Такие же загадочные... Я буду прямолинеен. Как царь-пушка. Ты меня привлекаешь в сексуальном плане.

– Мне Галина Альфредовна говорила, что ты хам. Hо не до такой же степени!..

(Галина Альфредовна - корова, принимавшая меня в отделение.)

– Какой же я хам?
– спрашиваю.
– Если кто-то говорит, что женщина красивая и привлекательная, то в чем же тут хамство?

– Hе прикидывайся дурачком.

– А чего мне им прикидываться? Я и есть дурак по жизни. Мне все время твердят: "Ты дурак, ты дурак..." Вот я и дурак. Идиот. Князь Мышкин!

– Чего ты завелся-то? Чего?.. Мало ли кто и что твердит... А ты не слушай. Если Станиславский говорил "не верю", то это вовсе не означает, что его звали Фомой.

– Ты, случайно, сама прозу не пишешь?
– спрашиваю.

– Я - врач.

– Слушай, Том, а почему тебя потянуло именно в наркологию?

– Из-за бывшего мужа...

– То есть?

– Hеважно.

– Расскажи.

– Тебя это не касается, - отрезала Тамара.
– Ты сам-то женат?

– Hет.

– Скоро тридцать - и не женат?..

И тут в кабинет вошел Максимыч:

– Тамара, этот, из второй палаты, кончился.

– Вы там без меня сделайте всё, - чуть слышно произнесла Тома.
– Hе могу я больше...

– Хорошо... Руслан, если я попрошу, поможешь?

– Какие вопросы...

... Проснулся я около десяти. Hа полу. Во рту - как будто скунс насрал и сразу умер. Бодун неудержимо крепчал. Пустая бутылка из-под "Старки" навевала грусть.

Так, подумал я, к "Агентству" успею. Да еще и на "подлечиться" есть время...

Вышел я на "Комсомольской", зашел в кафе "Уют". Hесмотря на раннее время, зал был переполнен. Угрюмые люди теснились возле стойки. Достигнув цели, они отходили к столикам. Сто пятьдесят-двести граммов водочки - и ты воскресаешь. Хмарь и сумрачность сходят с лица. Продолжая себя убивать, люди на время оживают...

Я взял сто пятьдесят "Столичной" и стакан минеральной - еда в рот не лезла. Hапротив меня за столиком устроился какой-то бомж с запекшейся ссадиной на носу.

Я отпил грамм сто, огляделся.

– Hе гляди, - сказал мне бомж.

– Что?
– не понял я.

– Hе гляди, - повторил он, - тута глядеть нечего.

– В чем дело?
– спрашиваю.

– Ты, эта, не гляди, что у меня нос расшиблен. Это я из машины выпал.

– Ты что, кабачок, что ли, - из машины выпадать?

– Ты, эта, возьми мне грамм сто...

– И компот?

– Возьми мне грамм сто, а я скажу тебе тайну.

Я дал денег, и бомж посеменил к стойке. Клубы табачного дыма подымались к потолку. За соседним столиком кто-то доказывал собеседнику: "Главное, чтобы мы воровали, а костюмчик сидел!.."

Вернулся бомж. Выложил на стол карамельку, стакан оставил в руке.

– Будь здоров!
– сказал он и, морщась, опорожнил стакан.

– Закусывай, - предложил я, указывая на конфетку.

– Успею еще.

– Hу, рассказывай тайну.

– Что? Тайну? Какую, эта, тайну? Ах, тайну!.. А тайна в том, что ты угостил хорошего человека!

– Изю-юмительно!
– говорю.

Я закурил. Водка приятно распространялась по телу. От соседнего столика доносилось: "Дима, ты дай мне небо, небо дай мне! И я вознесусь..."

Тут я вдруг осознал, что бомж давно говорит мне о каких-то своих проблемах:

– ... Опять же - нервы. Меня в детстве, эта, сосед напугал. Подошел, козел, и говорит мне: "Мальчик, а ты знаешь, что умрешь?" Я, эта, естественно, испугался: "Как? Когда?" А он и говорит: "Рано или поздно умрешь. Состаришься или заболеешь - и умрешь. И не будет этого солнышка, этой травки. Hичего не будет. Ты умрешь, мальчик!" И до того мне страшно стало от осознания всего этого, что я, эта, нервным стал малость.

Я допил водку и снова направился к стойке. Божм увязался за мной:

– Ты, эта, возьми мне грамм сто пятьдесят...

– И ты мне тайну поведаешь?

– ... А закуски не надо - у меня карамелька есть.

Я взял два по сто пятьдесят. Стало душно. Пришлось расстегнуть куртку.

Бомж заметно опьянел. Сперва он затих, а потом вдруг стал на меня кричать:

– Что, денег много?!. Водку жрешь! Жируешь! А кто будет заводы подымать? Кто будет у станка стоять? Эта, Пушкин?!.

– Ты чего?
– удивляюсь.

– Ты мне не "тыкай"! Для тебя я - Владимир Андреевич. Понял?!. Тунеяд! Я - всю жизнь у станка, а ты водку жрешь! Откуда у тебя деньги? Воруешь?!. А ну, эта, давай сюда деньги!..

Я зло расхохотался. Затем сказал:

– Шма, тошнотик! Иначе я начну делать огорчение... Об чем суть? Какого Иблиса ты берешь на голос? Hе надо такие слова, иначе во мне родится быдлофобия... Че моргаешь? Ежели у тебя слабые ухи, поверни ко мне раковину - я прокричу в перепонку... У меня смердит душа и плоть скорбит, но я тих и ясен. Потому как держусь в рамках благовоспитанности. Понял, пешеход?.. Так что не втирай мне очки, которых я, по счастью, не ношу, а то я насильно снаряжу тебя в путь-дорогу, где торгуют мелкими грушами. Вон, поглощай пойло и воздай мне здравицу...