Танцоры на Краю Времени: Хроники Карнелиана [ Чуждое тепло. Пустые земли. Конец всех времен]
Шрифт:
— Да это же богохульство!
— Ну, почему? — пробормотал путешественник во времени, — в словах Лорда Джеггеда есть смысл.
— Не забывайте, что вы первый обвинили его в игре в Бога, сэр!
— Я был не в себе. Позже Лорд Джеггед оказал мне неоценимую услугу, он так помог мне.
— Это мы уже слышали.
Железная Орхидея молча наблюдала их перепалку, сохраняя спокойный интерес.
— Джеггед, — сказал Джерек с отчаянием, — вы категорически отрицаете…
— Я сказал тебе, мой мальчик, что просто не способен на такое. Думаю, что это своего рода гордость, — Лорд в желтом
— Вы кажетесь более, чем, — обвинила Амелия.
— Прекратите, милая леди. Не стоило затевать эту мышиную возню. Вы слишком перевозбудились, — путешественник во времени беспомощно развел руками.
— Мой приход, кажется, не всем по душе, — заметил Лорд Джеггед. — Но я зашел лишь на минутку, чтобы захватить с собой супругу и моего коллегу по путешествиям. Не скрою, я хотел посмотреть, как вы устроились, Амелия…
— Не стоит беспокоиться, сэр. Со мной будет все в порядке, если вы перестанете вмешиваться в мою судьбу!
— Амелия! — взмолился Джерек, — не нужно так!
— Хватит затыкать мне рот! — ее глаза сверкнули на всех них. Они отступили назад. — И вы еще успокаиваете меня!
Лорд Джеггед Канари заскользил к двери, в сопровождении законной жены и своего гостя.
— Макиавелли! — закричала она ему вслед. [57] — Прохиндей! Расфуфыренный Сатана!
Лорд Джеггед обернулся у выхода, и в глазах его промелькнуло сострадание.
— Вы оказываете мне слишком большую честь, мадам. Я всего навсего стараюсь сохранить баланс.
57
«…Макиавелли, — закричала она ему вслед…»
Никколо Макиавелли — итальянский политический деятель, историк и писатель. Призывал использовать любые средства ради упрочения власти монархии. В связи с чем, его имя стало синонимом коварства, непорядочности и лицемерия.
— Так значит вы замешаны в этой истории?
Но он уже отвернулся, и воротник спрятал его лицо. Выйдя наружу, он поплыл к поджидавшему его огромному лебедю. Задыхаясь от гнева, Амелия наблюдала за ним из окна. Сжимая ее руку, которую она крайне неохотно подала ему, Джерек попытался оправдать своего отца.
— Таков путь Джеггеда. Он хочет только добра…
— Это не даст ему права вмешиваться в чужую жизнь!
— Я думаю, ты оскорбила его чувства, Амелия.
— Я? Он сам обидит, кого хочешь! — она сложила руки под вздымающейся грудью. — Всех одурачил!
— Зачем ему это нужно? Играть, как ты говоришь, Бога?
Она наблюдала за лебедем, пока тот не исчез в бледно-голубом небе.
— Возможно, он не знает сам, — сказала она мягко.
— Гарольда можно остановить, как сказал Джеггед.
Она покачала головой и повернулась к столу, автоматически переставляя чашки на поднос.
— Я не сомневаюсь, что он найдет свое счастье в 1896 году. Теперь, во всяком случае, когда все его беды позади. Он преисполнен чувствам долга и верит в свою миссию. Я завидую ему.
Джерек следовал ее рассуждениям.
— Мы тоже отправимся сегодня искать семена цветов, как и планировали.
Это наша миссия?Она пожала плечами.
— Гарольд верит, что спасает мир. Джеггед верит в то же самое. Боюсь, что выращивание цветов это нечто другое, нежели миссия. Я не в силах больше нести бремя бесцельности и бесполезности, Джерек.
— Я люблю тебя! — это было все, что он мог ответить.
— Я не нужна тебе. Ты не нуждаешься во мне, мой дорогой, — она поставила поднос и подошла к нему. Он обнял ее.
— Нуждаюсь? — сказал он. — В каком смысле?
— Я женщина. Я попыталась измениться, но ты сразу разоблачил всю фальшь моей жалкой игры. Нет, я нужна там, Гарольду, своему миру. Ты знаешь, я ведь занималась благотворительностью. И миссионерством. Я не бездействовала в Бромли, Джерек!
— Я тебе верю, Амелия, дорогая.
— Мне трудно привыкнуть к мысли, что больше нет ничего важного для оправдания своего существования.
— Ничего нет более важного, чем ты сама, Амелия.
— О, я понимаю философию, которая утверждает это, Джерек…
— Дело не в философии, Амелия, я хочу сказать, что ты — самое дорогое, что есть в моей жизни.
— Ты так великодушен!
— Великодушен? Да, это правда.
— Я разделяю твои чувства, мой дорогой, ты и сам знаешь об этом. Я поняла, что не люблю Гарольда. Я уверена в этом. Мы всегда дополняли друг друга. Его недостатки и слабости требовали от меня долготерпения и кротости. Но теперь меня не устраивает то, что устраивало раньше. Встреча с тобой перевернула мою жизнь. Твоя безграничная доверчивость, наивность и твоя сила…
— У тебя есть… как это… характер?… которого мне так не хватает.
— Ты свободен. Я лишь недавно начала ощущать, насколько ты раскрепощен и свободен в своем мире. Мы получили разное воспитание. В то время, как мне внушали, что в этой жизни почти все невозможно, ты наслаждался ею, ты дышал полной грудью. Ты был рожден для радости, я — для мучений!
— Да, я свободен, но ты, Амелия, наделена другим даром. У тебя есть совесть. Мы можем поделиться друг с другом, — он говорил серьезно. — Разве это не так?
Она посмотрела ему в лицо.
— Возможно, мой дорогой.
— Особенно это я искал в тебе с самого начала, ты помнишь?
Она улыбнулась:
— Правда.
— Значит, в сочетании мы что-то даем миру.
— Возможно, — она вернулась к своим чашкам, подняв поднос. Джерек вскочил, чтобы открыть дверь. — Но хочет ли этот мир того, что мы вместе сможем дать ему?
— Да, мы необходимы ему. Она взглянула на него, когда он проследовал за ней в кухню.
—Однако, Джерек Карнелиан, я подозреваю, что ты унаследовал хитроумие своего отца.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты не хуже его можешь убедить человека в чем угодно, в зависимости от ситуации. Ты пытаешься успокоить меня.
— Я высказал только то, что было у меня на уме.
Она задумчиво мыла чайные чашки и передавала ему чистые. Не зная, что делать с ними, он лишил их веса, и они поплыли к потолку и заколыхались под ним.
— Нет, — заключила она после раздумий, — этот мир не нуждается во мне. Зачем я ему?
— Давать ему содержание.
— Ты говоришь только об искусстве.