Танец с дьяволом

Лимузин, взвизгнув тормозами, остановился у дверей ее дома.

— Спокойной ночи, Джо, — попрощалась она, но водитель в ответ пробурчал что-то невразумительное и, чуть только она захлопнула дверцу, отъехал.

Люба нашла в кармане ключи и медленно стала подниматься по лестнице. Трудный день, трудный вечер, трудная ночь — все по полной программе, без дураков. А сейчас уже почти утро. Она зажгла свет и вздрогнула от пронзительного лая испугавшегося пуделя.

В дверях спальни появилась заспанная Магда.

— Сто раз тебе говорила — бери собаку на ночь к себе: эти пудели — жуткие невропаты.

— Он еще маленький, он поумнеет и исправится, — Магда взяла пуделька на руки, прижала к себе и чмокнула в нос.

Дэнни в последнее время заменил для нее весь мир, и больше она ни в ком не нуждалась, почти не выходя из дому и сутками сидя взаперти. Любу раздражало постоянное присутствие рядом другого человека: живописью она любила заниматься в одиночестве.

Она прошла в ванную, разделась, взглянула на себя в зеркало и увидела, что прядь волос вдоль щеки склеилась от пота и спермы.

— И черт с ним! Не буду мыться, сил нет, — она вытерла лицо и волосы полотенцем и, как была голая, вышла в коридор.

Не обращая внимания на Магду, стоявшую в прежней позе на прежнем месте, она пошла к себе. Слава Богу, хоть комната у каждой своя.

— Люба, — проговорила вслед мать. — Опять миссис Маккивер приходила за деньгами.

— Возьми в сумке в ванной, — не оборачиваясь, произнесла Люба.

Закрыв за собой дверь, она рухнула на кровать. В первые дни по приезде в Лондон ей было совестно, что она бросила Магду в Брайтоне. Однако очень скоро ей понравилось жить одной, превратив вторую спальню в мастерскую. Слишком долго они с матерью были неразлучны. И вот теперь опять жили бок о бок, только деньги теперь зарабатывала она. Из Брайтона Магда привезла 300 фунтов — 300 фунтов за два года каторги.

Где остальное? Куда запрятал полковник Джонсон деньги — и деньги немалые: отель ломился от постояльцев, а прислугу он себе нашел даровую.

Дверь скрипнула. Люба продолжала лежать с закрытыми глазами, надеясь, что мать уйдет.

— Люба…

Она приподнялась, села в кровати, взглянула на Магду:

— Что ты хочешь? Уже поздно. Я очень устала.

Магда робко шагнула вперед, держа в руке скомканные купюры.

— Двести фунтов — этого мало за квартиру…

— Что я могу сделать?

— Мы и так за месяц задолжали…

— Больше у меня нет.

— Надо где-то достать, — не отставала Магда.

— Интересно — где? Что ты предлагаешь?

— Может быть, продать картину? — робко спросила Магда. — Миссис Маккивер приглянулась одна… Зачтет в счет долга…

— Нет.

— Но их там так много.

— Нет! Ты слышала, что я сказала? Это мое!

— Но где же мы возьмем денег?

— Не «мы», а ты! — завизжала Люба, срываясь с кровати. — Выйди на улицу, постой на углу, может, подцепишь клиента, заработаешь больше, чем я! Ты же моя наставница! — Она грохотала ящиками, хлопала дверцами шкафа в поисках сигареты. — Куда мне до тебя?! Я мало приношу?! Попробуй, оторви задницу, пошевелись — может, тебе щедрей заплатят?!

Магда беспомощно смотрела на нее. Люба, отвернувшись, прикурила и жадно затянулась, но ярость продолжала клокотать в ней.

— Какого дьявола ты сюда приперлась? Каждый раз что-нибудь новенькое, а отдуваюсь и плачу за все я! К чертовой матери все! Не могу больше! Сил моих нет!

Она не слышала, как мать вышла из комнаты, а когда обернулась, той уже не было. Люба с размаху ткнула окурок в пепельницу и снова упала на кровать. Она пыталась заснуть, но сон не приходил. Как легко ранить того, кого любишь.

Магда была ей хорошей матерью. Она уехала из Бродков в Краков, чтобы начать вместе с нею новую жизнь. Она была сильная, стойкая, а когда они вырвались наконец из Польши, возлагала столько надежд на брак с полковником Джонсоном. Она считала этот брак спасением, он оказался ее погибелью. Тут-то ее дух и надломился.

Люба ясно представляла себе, как Магда сбегает вниз по ступенькам, как склоняется над распростертым телом мертвого мужа, как достает ключ из аккуратно застегнутого карманчика. «И это было сделано для меня», — думала она. Как страшно, наверно, ей было… Магда внушала ей восхищение своим умением выжить и победить в любых обстоятельствах. Никто не знает, как много связывает их, сколько всего они испытали вместе — никто, даже Дэнни.

Чувствуя себя безмерно виноватой, она затаила дыхание, прислушалась. В квартире стояла тишина.

Тогда она поднялась и, бесшумно ступая, пошла в комнату Магды. Там было темно. Люба прилегла на кровать к Магде, обняла ее.

— Мама… Прости меня… Это я сгоряча… Наговорила сама не помню чего… Я ведь так не думаю. — Магда была неподвижна. Люба слегка потрясла ее за плечо. — Ну-ну, просыпайся. Сейчас я тебя разбужу, — со смешком добавила она.

Она перевалила мать на спину — та не сопротивлялась. Любу вдруг стала бить дрожь. Она поспешно включила свет и увидела пустой флакон из-под таблеток. Глаза Магды блуждали, рот был полуоткрыт. Люба на мгновенье замерла, но быстро справилась с собой.

— Магда! — крикнула она и стала бить ее ладонью по щекам.

Изо рта матери вырвался странный горловой стон.

Люба продолжала бить. Дыхание Магды было едва уловимым.

   ГОЛЛИВУД.

Дэнни не помнил, когда он в последний раз испытывал такой трепет, входя в кабинет Арта Ганна. Уже на протяжении многих лет, стоило лишь ему задумать новый фильм, Милт устраивал ему встречу, а Ганн, выслушав несколько фраз, прерывал его неизменным: «Пойдет! С Богом!» Однако сейчас он собирался предложить нечто необычное и не был уверен в успехе предприятия.

— Садитесь, — сказал Арт Ганн, не вставая из-за своего массивного стола. — Ну, что у нас на очереди — «Париж — рок», «Рим-рок»?

Подбородок Дэнни дрогнул, он повернулся к Милту за поддержкой.

— Не валяй дурака, Арти, — сказал тот. — Мы пришли обсудить фильм, который хочет сделать Дэнни, — «Всякий человек». И ты это отлично знаешь.

Арт так сильно раскурил сигару, что на галстук посыпались искры.

— Слушаю, — сказал он и взглянул на часы. — Только покороче.

Сквозь плотное облако сигарного дыма Дэнни неясно различал лицо Ганна. За годы их знакомства он набрал несколько лишних килограммов, лишился большей части волос и сохранил прежнюю манеру общения — отрывистую и жесткую.

Дэнни заговорил обычным тоном:

— Я давно вынашивал эту идею.

— Весьма драматическое начало.

— Дослушай, потом будешь шпильки пускать, — вмешался Милт.

— Верно. Изложите свою идею в трех фразах.

Дэнни вдруг растерялся. Он не знал, с чего начать. Когда он дома обдумывал «Человека», то видел каждый эпизод будущего фильма, а сейчас в голове было совершенно пусто.

— Я снял для «ЭЙС-ФИЛМЗ» пятнадцать картин… — поднявшись, нерешительно заговорил он.

— …принесших недурную прибыль, — не выпуская изо рта сигару, сказал Ганн.