Тарантул

– Ну?
– спросила женщина, красила губы помадой.
– Есть время подумать, Чеченец... Не хочешь в бунгало, получи добрый кусок и...

– Хватит, - оборвал.
– Первое, я не собака, а второе, что такое спецзона "А"?

– Могила для тебя, Чеченец. И не думай. Там бронированная защита в три слоя: люди Али-бека, ГРУ, электронная система слежения... Мой совет, плюнь на все - и поехали...

– А почему все так суетились: три дня-три дня! Куда торопились как на пожар?

– Полетишь, скажу! У звезд. Я ещё жить хочу.

– Мы и так в полете.

– Этот полет... не тот полет...

– Если спецзона является лабораторией по переработке дури, - продолжал пытать спутницу, - то это значит, надо поставлять туда ходкий товар... Бесперебойно и много...

– Хватит! Я устала!
– завизжала некрасиво.
– Я больше ничего не хочу слышать. Все к черту! К черту! И к черту!

Она так нервничала, будто у неё отбирали пластиковую карточку.

– В чем дело?
– удивился.
– Я только рассуждаю.

– Ты меня достал, Фонькин.

– Я же тебя просил: не называть меня так.

– Ну ладно-ладно. Закончили эту жизнь, начинается новая...

– У меня пока старая.

– Ну и хорошо, - проговорила медовым голоском.
– Поступай, как хочешь. Я - туда, ты - сюда, но надеюсь, расстаемся друзьями?.. А в знак доброго расположения, дорогой мой, тебе подарочек, - похлопала по обшивке.
– Это авто.

– Машину?
– удивился.

– Ага.

– Спасибо, не надо.

– Прекрати. Куда мне её. Пропадет игрушечка. Бери-бери, от всего сердца, - проговорила Вирджиния.

– От всего сердца?
– покосился в её сторону и увидел оскал мертвеца. Во всяком случае, от мелькающих теней и света лицо этой женщины было незнакомым и вызывало отвращение.

Я вдруг физически почувствовал: из моей телесной оболочки выходит Алеша Иванов и его место занимает Чеченец. Когда эта подмена случилась, пришло понимание, почему эта тварь все рассказала. Она будто исповедалась. И делала это сознательно. Ее изворотливому умишке позавидовал бы сам Маккиавелли.

Она НЕ ХОТЕЛА, чтобы я улетел на теплые райские острова. Прекрасно изучив меня, была уверена, что я никогда не соглашусь быть при ком-то, бросив родную сторонку. Она досконально препарировала мою душу, вторгшись в неё своими иезуитскими тонкими пальчиками. Одного не смогла предусмотреть: Чеченца. Для неё это было всего-навсего прозвище. Для меня - моя жизнь.

Наплыла огромная светящаяся коробка аэропорта, похожая на океанский лайнер, отплывающий в свое первое и последнее путешествие. Под яркими искусственным фонарями двигались пассажиры; тени людей были изломаны, как их судьбы. Чадили автобусы, таксисты ловили лохов для выгодных путешествий в белокаменную, толкался пугливой стайкой галдящий интурист. Я зарулил "тойоту" на платную стоянку. Выключил мотор. Женщина по имени Вирджиния глянула на часы:

– Ну что, Чеченец, прощай? Как говорится, не поминай лихом.

– Прощай, - проговорил.
– Можно поцелую на прощание?

– Ну давай, - самодовольно улыбнулась и подставила крашеные в помадную кровь губы.

Я потянулся всем телом к этим чувственным, окровавленным губам, моя правая рука обвила тонкую женскую шею...

Думаю, она так и не успела осмыслить перехода из одного состояния в другое... Я подарил ей легкую смерть... все-таки первая любимая женщина... Лишь хрустнули её оранжерейные шейные позвонки...

Она была как живая, когда оставлял салон машины. Только голова неестественно никла набок; глаза ей не закрыл, не знаю даже почему, может, хотел, чтобы она воочию увидела свою смерть? Выпуклые зрачки стекленели и были похожи на фальшивый хрусталь, в котором отражались мазки поддельных огней нашей жизни.

Я хлопнул дверцей - тонированные стекла защищали того, кто находился в комфортабельном салоне, от праздного любопытства.

С низкого и вечного небесного полотнища стала сыпаться мелкая холодная дрянь, однако гул самолетов не прекращался. Всепогодные полеты в никуда...

Я оглянулся - автомобиль покрывался снежным саваном, как, впрочем, и весь окружающий меня мир. Взглянув на часы, неспеша побрел в аэропорт: до взлета дюралюминиевой чушки в мглистую небыль неба оставалось минут тридцать.

В огромном чистом и гулком зале, похожем на современный храм, я нашел почтовое отделение связи. Там купил конверт, ручку и лист чистой бумаги. Опись нашей памяти нельзя представить себе разорванными на две части. Это единый лист со следами штампов, подчисток и нескольких капель крови.

Прошел в буфет, заказал чашку кофе. У буфетчицы был известный мне облик: её рыло было оплывшим от жира, крупным, с крепкой трапецевидной челюстью, перемалывающей все это жалкое мироздание в кровавую кашу... Потом понял: это - скурлатай.

– Вам с сахарком, молодой человек?
– была любезна: за зеленый импортный червончик можно и оскалиться.

– Нет, спасибо, - ответил и услышал истошный крик из кухоньки: Веруха, цыплят завозють, иди примай!

– Иду-иду, - заорала в ответ "Веруха". И, подавая чашку, поинтересовалась, как мать родная, не желаю ли я цыпляток?

Покачав головой, ушел за столик. Он был чистым. Из кармана рубахи извлек ватман с рисунком новой Ю. Разгладил его - и нарисовал рядом с кошкой человечка. Чтобы не было никаких сомнений над его головой пустил вязь имени: Алеша. Потом написал на листе бумаги несколько слов отцу. Смысл был простой: уезжаю, прости, что не попрощался. Маме и Марии - привет. Рисунок и поцелуй - Ю.

Когда запечатывал конверт, за окном, выходящим на платную автомобильную стоянку, ударил тугой и характерный хлопок взрыва. По стеклянному полотну побежала нервная окровавленная волна. Немногочисленные пассажиры и буфетчицы, бросившие принимать засрацких цыплят, устремились к окну. С удовольствием и азартом кричали: подорвали-подорвали!.. Не-не, глянь-глянь!.. Подорвали, ха!.. Красота-то какая!..

Я поднялся из-за столика - так и не выпил кофе: в чашке плавал мерцающий сгусток, похожий на агатовую мертвую кровь скурлатая.

Мог не смотреть в промороженную ночь, прекрасно зная, что произошло, но решил бросить взгляд, чтобы быть уверенным до конца. Разорванная коробка "тойоты" корчилась в огненном вихре беспощадного и коварного взрыва.

Спасибо, Чеченец, сказал я, ты оказался прав: в этом пламени должны были погибнуть мы. По уразумению женщины, называющей себя человеческими именами. Ей не повезло и вместо того, чтобы сейчас быть вдавливаемой от перегрузок в кресло самолета, уносящегося в райские кущи Полинезии, она горит в адовом огне возмездия. Вместе с пластиковой пустышкой в пятьсот миллионов вечнозеленых, как кипарисы, долларов.