Тарантул

Так и случилось: одни превратились в груз двести, а другие - в груз триста.

Остальные - никакие. Пришло время н и к а к и х людей. Они, как молекулы свинца, у них одинаковые, нежилые лица и глаза, тусклые костюмы и галстуки, неживые слова и мысли. У них вместо проточной крови - болотная хлюпающая жижа.

Как переступить чавкающее болото посредственности, если оно тотчас же затягивает тебя в свое мерзкое и мертвое пространство? Затягивает и не отпускает. И только чудо может спасти, только чудо. А чудес, как известно, на гнилых болотных местностях не случается.

Открываю глаза - синь эллипсоидного небесного озера. Оттуда наступает металлический и напористый звук, точно кто-то бьет в гигантский и невидимый колокол.

Я поднимаюсь - колокольный бой материализуется в рядовую электричку, пыльную, с разбитыми окнами, прокуренными тамбурами, раздавленными в толчее судьбами.

Через минуту уже стою в тамбуре и смотрю на послеполуденный окрестный мир. Он жалок, убог и скуден. Даже летние краски не помогают скрасить нищету. У христарадников не может быть яркого колера.

В квадратных окошках автоматических дверей стекла выбиты. Своего рода гильотина на рельсах. Очень удобно уехать из станции Жизнь, достаточно лишь тиснуть голову в полый квадрат и дождаться, когда створки дверей откроются: бздынь!..

В прошлой жизни, когда снег ещё тлел под солнцем в мокрых мерцающих перелесках, меня ждали неприятности, об этом посчитал нужным предупредить человек в гражданской одежде. Я запомнил его крашеные баки. Этот человек хотел быть вечно молодым и нравиться женщинам с конскими вибрирующими крупами.

– Так вот, молодой человек, скажите спасибо маме и отчиму, уважаемым людям нашего городка.

– Спасибо, - сказал я.

– И особым обстоятельствам, - промолвил этот человек.
– А так вас бы ждали крупные неприятности.

– Спасибо, - сказал я.
– А вы, могу поспорить, любите крупные крупы?

– Что?

– Это я так.

– Ох, молодежь, - покачал головой.
– Вы свободны, - и душевно улыбнулся.
– Пока.

Я понял его шутку - ножи гильотины уже вздернуты, чтобы по прошествию времени со смачным хрустом впиться в хрупкие, шейные, похожие на сахарный тростник, позвонки тех, кому удалось вернуться на родную сторонку. Не мертвым.

Привокзальная столичная площадь мне знакома - бурлящий котел человеческих страстишек. Все продается и покупается. Лица людей изношены, как обувь. Шумное и прогретое за день пространство продирают трамвайные вагоны. Станция подземки втягивает сточные потоки суетных гостей столицы.

У колонны станции замечаю крепкого крестьянского хлопца и мелковатого мальчонку, в них мужиковатое, знакомо стрелковское; подхожу к ним:

– Иван?

– О, Алеха, - мне радуются, жмут руку.
– Перекус бы, а то мы с Егорушей, как кони дохлы.

– Там, на вокзале, буфеты, - вспоминаю.

– Тогда уперед. Егорий, действуй!..

Я помогаю - и мы тащим сумки, коробки, свертки; нас крутит водоворот потных тел; на ходу узнаю, что от первопрестольной они, гости её, ополоумели, ни ногой бы сюда, да у марухи-сеструхи свадьба, решили рвать за подарками, а родни - вся деревня, гори огнем всем...

По отвратительному запаху общепита находим буфетное стойло. Пассажиры не испытывают никаких отрицательных эмоций - руками рвут копченных кур, впихивают в себя сероводородные упругие тельца яиц, глотают кофейную бурду. Кругами мучаются бомжики в поисках бутылочной тары. Рядом поднывает музыкальная палатка.

– Что, солдаты?
– говорит Иван.
– По стопарику? С устатку?

– Не пью.

– А что тако, Леха?

– Кишки латаные, Ваня.

– Бяда, - качает головой, разливая водку по пластмассовым стаканчикам.
– Без энтой живой воды жизня на Руси - маета, братан... Ну, Егоруша, расти большо!..

– А сколько ему лет?
– хмыкаю.

– Ужо скоро тринадцать, - обиженно басит Егорушка.

– Алеха, у Стрелково с трех годов хлебають прокляту, - смеется Иван.

И они пьют солидно, с удовольствием, как колхозные мужички после обрыднувшего, холодного, трудового дня. Занюхивают черствыми бутербродами. Колбаса цветет подвальной плесенью. Поднывает музыкальная палаточная шкатулка.

– А до нас часов-та восемь, - сообщает Иван.
– Места сладки... Реча, сады яблоневы, банька, березовы веничка...

– ... и вдовушка, - говорю я.

– Вдовушка?

– Ваня как-то говорил.

– Ааа, вдовушек пол-деревни, - соглашается Иван.
– Егоруша скорь их потоптает, как петух курочек.

– Это обяза, - чинно соглашается мальчонка.
– Чегось не потоптать-та?

Я качаю головой: с таким кизиловым неистребимым народцем действительно можно сажать яблоневые плантации на Марсе.

– Егоруша, изобразь космонавта, - смеется Иван.
– После приземления.

Мальчишка кроит уморительную рожицу удавленника. По радио объявляют прибытие и отбытие поездов. Тошнотворный запах общепита. Пассажиры по-прежнему заглатывают яичные тельца с обреченностью вечных неудачников. От бомжей тянет свалкой, дымом и пронзительными криками степных чаек.

Меня что-то невыносимо раздражает. До кишечной боли. Что? Оглядываюсь - музыкальная палатка, оттуда надрывается лживый ломкий голосок, вещающий о том, как трудно на войне убивать врага, но его надо уничтожить, иначе трупяком будешь ты... И припев: "Что ж ты родина-мать, своих сыновей предала, блядь!"

Эта лживая звуковая жижа заполняет все свободное пространство, проникает в кровь, мешает дышать...

Я люблю людей со всей ненавистью, на которую способен. Я ненавижу людей со всей любовью, на которую способен.

В музыкальной шкатулке раскисал от песен и жира странный человек - он был невероятно раскормлен. Я никогда не подозревал, что ещё встречаются подобные экземпляры в нашей нищей и полуголодной стране. Нет, есть больные люди. Но этот был сдобен, как булка. Его щеки пламенели, точно утренние зорьки. И этот сальник жизни торговал популярной музыкой.

– Что это?
– наклонился к окошку.

– Это? Лирика чеченской войны. Товар ходкий, рвут с руками. Покупай, командир.

– Выключи, - улыбнулся я.

– Чего?
– изумившись, начал колыхаться, как студень в стакане.
– Да, я тебя, сучь, урою...

Я нанес короткий удар в шею - сонная артерия угадывалась даже в ожерелье жира. И туда я нанес мгновенный удар указательным пальцем. Как меня учили отцы-командиры и как учила природа тарантула.

Хозяин жизни кротко хрюпнул и потек жировой массой вниз. Я щелкнул клавишу на магнитофоне и наступила тишина. Такая тишина возникает между боями.