Тарантул

– Ничего, живы будем, не помрем, - сивуха рвалась из стакана, перебивая все остальные запахи утра.
– Пусть земля Вани будет пухом.

– Пусть!..

Я заглотил горький сгусток, и через мгновение почувствовал, как неистовая боль прожигает расплавленным металлом пищевод и кишки; как из легких улетучивается живительный кислород; как край неба, качнувшись, вздергивается, словно воздушная, мне уже знакомая, завеса... и последнее, что вижу: с какой-то необъяснимой стремительностью к моим беззащитным глазам приближаются жестяные, рваные по краям куски мертвой планеты.

Однажды, как рассказывала мама, я в свои первые три года жизни забрел на огромную клумбу роз в ЦПКиО имени Горького. И без страха бродил там, как по прекрасной и благоухающей планете. И со мной ничего не случилось.

Первое, что вижу после полета среди кусков метеоритных потоков, знакомая и родная синь стяга, реющая над головой.

Боли нет - такое впечатление, что нет и меня. Потом слышу далекий тракторный трёкот, шум летних теплых деревьев и голос:

– Леха, ты чего, братан?

– А что?

– Брыкнулся в цветник, - набрякшее лицо человека.
– Это я, Иван. Зачем пил-та? Во-о-он поцарапалсь.

Я проверяю щеку - кровавый оттиск розы на ладони. Но боли в кишках нет.

– Ну ты, блин, даешь?
– переживает Иван.
– Как сейчас-та?

– Ничего, - отвечаю.
– До свадьбы заживет.

– Не, - думает Иван.
– Сегодня ж свадьба-та?

Казалось, вся деревня готовилась к предстоящему торжеству. Над огородиками тянулся хмелящий дымок - хлопотливые хозяйки наваривали самогон. Поднимая столбы пыли, над местным бездорожьем летали, как ракеты, мотоциклетки и малолитражки. Тормозили у дома невесты, выгружались и снова пылили в соседнее Залипухино. По-видимому, действительно свадьба обещалась быть всенародной.

Мы же с Иваном плелись по деревенским улочкам, останавливаясь у каждого подворья. Старики и старушки внимательно знакомились со мной, виноватились: а мы вот живем, хлеб жуем, а молодые вон... Эх, война-война, будь она проклята вместе с теми, кто её начал, чтобы гореть им вечно в аду, христопродавцам.

Потом мы присели на самодельную скамеечку под скосившимся забором. Иван закурил. В пыли лежали куры, как солдатские пилотки.

– Что-то не так?
– спросил я.

– Тут тако дело, Леха, - сказал Иван.
– Тебе для ориентаци, так сказать...

– Что?

– Страсти у нас всяки, - пыхнул дымом, посмотрел в небо.
– Вообчем, Зинка, невеста нынешня, гуляла до армии с Ваней... И вроде как забрюхатила...

– И хорошо, - сказал я.

– Не очень-та. Ваня в армию, а она с другим. С Петюхой...

– Женихом?

– Ага, - вздохнул.
– А тетка Маня, ну, маманя Вани: женихайтесь, а дятя, как уродитца, збираю я.

– И что?

– А Петюха, что дятя его, и Зинка ему об энтом...

– Ну, - почесал затылок, - какое-то у вас латиноамериканское Залипухино?

– А то, - согласился Иван.
– Живем вроде у кино. У нас ж бяда, когда энту мандю мылять на экране, коров бабы не доють.

По дороге трещал старенький кургузенький "Беларусь". Измызганный тракторист, чертом прыгая на высоком сидении, проорал нам с веселым исступлением:

– А свадьба пела и плясала. И было этой свадьбе места мала-а-а!..

– Свадебка-то будет мордобойная, - заметил я.

– Это уж, как повернеца, - философски заметил Иван.
– Все зависить от людей.

– Люди - наше богатство, - усмехнулся я.

– Как урожай, - уточнил Иван, - в закромах родины.

... Встречал нас брёх дворняжки - мелочилась под ногами, когда мы проходили по летнему дворику. Иван гаркнул:

– Цыца, Цезарь, мать твою римску так!

Песик чихнул, и наступила тишина - мы прошли к дому. Он был старым, краска облупилась и висела лохмотьями.

– Тетка Маня, - крикнул Иван, - энто мы!

– Кто там?
– дверь скрипнула.
– А ребята, - на пороге появилась женщина небольшого росточка с покрытой темным платком головой, похожая на школьную сельскую учительницу. Впрочем, она ею и работала. Лицо было неестественно постаревшим.

– Это Алеша, тетка Маня... А хозяин-та где? На уборке?

– Да, - протянула руку.
– Здравствуй, Алеша.

Рука мамы моего друга была холодна, как Город, где погиб её сын.

Потом я один сижу в сумрачной комнате. Это комната Вани Стрелкова. Он здесь жил. На стенах - любительские фотографии. Окно задернуто шторами, и от сумерок фотографии кажутся размытыми. Как наши судьбы.

Мы с Ваней дали слово друг другу, что если вдруг что-то случится... Это немилосердно к живым, но это нужно им, павшим... Это нужно тем, кто выжил и вернулся из того, простреленного мира.

Потом мой голос заполняет пространство комнаты, мой голос глух и спокоен. Никогда не подозревал, что о смерти можно говорить так спокойно. Я бы возненавидел человека, который так спокойно рассказывает о гибели своего товарища, если бы этим человеком не был я сам.

Когда ты не один, надо сдерживать свои чувства?

Я не говорю всей правды. Зачем такая п р а в д а матерям? Я хочу быть милосердным к живым...

– А нам, Алеша, - улыбнулась женщина, - прислали медальку. За мужество, что ли, Ванино? Сначала его, мертвого, а потом медаль. Такая легкая, как оловянная. Верно, все хорошее железо ушло на гробы, так?

– Ладно, тетка Маня, - Иван обнял её за плечи.
– Ты ужо прости нас, что встревожили.

– А как можно мертвую встревожить?
– смотрела сухими, выплаканными глазами.

– Ты это брось, тетка Маня, - сказал Иван.
– Ты живее всех живых.

– А чувствую себя, как мертвая, - улыбнулась.
– А мертвые сраму не имут. Так, Алеша?

– Да, - ответил я.

Я был живой. И несмотря на то, что был живой, я ничем не мог ей помочь. Быть может, я тоже был мертвым?

Я хотел уехать из Стрелково. И попытался объяснить, что утром - на кладбище, а вечером - на свадьбу, это как-то странно, неправда ли? На что Иван отвечал: в деревне живут практичные люди, это мы, городские, всякие душевные враки допускаем, а здесь куда все проще... И я остался.

Само торжество началось с оглушительного, остервенелого лая окрестных собак, встречающих праздничный кортеж залипухинского жениха. И псов можно было понять: создавалось впечатление, что в воздушных сумерках двигается бронетанковая колонна.

Когда вселенская пыль и тишина легла на деревню, началась невероятная сумятица у дома невесты - во дворе и вдоль забора были выставлены столы, которые с энтузиазмом оккупировали гости. Рядом с новобрачными садились старшие в нафталиновых одеждах, затем шли ядреные, крикливые бабенки и мужички с крепкими пропойными физиономиями, далее теснились молодежные стайки, и ещё дальше - галдели детишки.