Тарантул

Остается только понять, что произошло потом? И где господин Шмарко? Не он ли махнул в окошко в горячечном желании спасти свою шкуру?

Не успел сделать шаг в нужном направлении, мгла снова укрывает путь. Необходимо во что бы то ни стало найти Шмарко. Живым или мертвым. Лучше обнаружить его в первом состоянии; трупы, повторюсь, угрюмы и молчаливы.

Я попытался узнать у внучка о местоположении "вора в законе", тщетно: Куркин был настолько опечален, что не мог сосредоточиться и ныл - он ничего не знает.

– Надо ехать, - сказал я, - если не хотим, чтобы на нас повесили дедков.

– Куда повесили?

– Сюда, - и сдавил юношескую шею, чтобы привести в чувство.
– Им не помочь, а нам ещё пожить надо и не у параши.

Дедки продолжали смотреть на нашу суету с безразличием - остывали вместе с домом. Я удивился: внучек, почему глаза им не закрыл? Боюсь, признался тот. А жить не боишься, и протянул руки к лицам, ощутив на миг их погребной холод.

Эх, Сурок-Сурок! Его душа поймет и простит меня: разъезжать с обезглавленной и промерзлой куклой в багажнике не самая удачная затея. И я оставил куклу в погребе. Для диссертационных работ судмедэкспертов.

Пробившись к джипу, мы с юным Сусаниным загрузились и неспеша покатили в родной городок. Не торопились. Торопиться было некуда. Какая может быть гонка со смертью? А то, что костлявая, скрывающаяся за снежным саваном, поджидала одного из нас, сомневаться не приходилось.

Мечта идиота исполнилась - я проснулся в теплом овине, пропахшем овцами, молоком, коровьими лепехами и уверенностью, что наступающий день будет более удачным, чем тот, который сгинул, как путник на зимних ночных просторах.

Возвращаться домой и на дачу мне было не с руки - Али-бек ждал меня, как любовник ждет первого свидания.

Притомился, охотясь за призраками, и желания вступать в ближние бои с превосходящими силами неприятеля не возникало.

Переговорив с печальным внучком, отправились к его дружку Потемкину. Тот оказался малым понятливым и домовитым, не имеющий к роду царевых фаворитов никакого отношения из-за своей природной хлипкости, скуластости и конопатости.

Обо мне был наслышан, и поэтому хотел проявить самое сердечное радушие. Плач младенца в дому помешал это сделать немедленно. Я спросил про овин и получил подтверждение - он имеет место быть в хозяйстве. Туда и поспешили, за исключением младенца и супруги.

В сараюшке жили три овцы и корова. Мы нарушили аграрную идиллию: овечки затолкались, будто почувствовав волка, а пеструха шумно вздохнула и покосилась на нас большим солидоловым зрачком. Пока мы разбивали походный бивуак на духовитом сене, хозяин без лишних слов нациркал в цинковое ведерко молока.

В три часа ночи случился легкий ленч. С беседами по душам. Потемкин мгновенно уяснил возникшую неприятную для многих ситуацию и поинтересовался, чем он может помочь?

– Найти Шмарко, - сказал я.
– И лучше живым.

– Поищем, - последовал неопределенный ответ.

Потом я уснул. Спал без сновидений, чутко, слушая дыхание животины и ветра. Затем на минуту сорвался в душистую сеном бездну, и очнулся от скрипа калитки и снега. В оконцо прорастало утро. Дыша на морозные узоры, я ощутил запах арбузных корок. Такой запах возникает от выпавшего за ночь снежка и предчувствия удачи.

И не ошибся - ранняя прогулка Потемкина по окрестностям дала результат. Меня ждали, но с одним условием - время разговора не больше пяти минут.

– Почему?

– Помирает Шмарко, - получил равнодушный ответ.

– Как это?

– Так, вчерась ж стрельнули, - сказал Потемкин.
– И поморозился страшно.

Пришлось торопиться - госпожа удача грозила повернуться крутым бедром. Джип за ночь промерз, не машина - холодильная камеру. Плюхнувшись за руль, почувствовал себя пингвином на льдине.

Но, думаю, находился в более благоприятном состоянии, чем "вор в законе". Что произошло прошлой ночью в деревеньке? Узнаю ли? Зачем врать тому, кто готов предстать перед своим Создателем?

Мы выехали из дремавшей слободки на трассу. Утренний холодный диск солнца, мелькающий в черных деревьях, где ещё путалась ночь, напоминал колесико лимона, которое плавало в стакане чая, оставленного с вечера. Поля и небесная сфера сливались в единое целое, насыщенное свободным дыханием зимы.

Наша поездка была недолга, завернули на проселочную дорогу и пробились к новой деревеньке, тонущей корабликами домиков в снежных заносах.

Я полагался, что молва о бездыханности Шмарко преувеличена. И с этим мнением заступил в неказистый домик, скрипящий от дряхлости. Запах лекарств, крови и боли напомнил мне военный госпиталь в Ханкале.

На высокой койке со стальными набалдашниками лежал вор в законе, трудно узнаваемый из-за муки на лице. Дышал тяжело и порывисто. Сельский коновал наблюдал за пациентом. В углу сидела старушка в платочке и жевала пряник.

– Пять минут, - предупредил дедок-коновал, делая инъекцию умирающему.
– Очень плох-с: почки, печень... И поморозился, бедолажный.

– Комара-то тридцать семь попов хоронили, три дня в колокола все звонили...
– вдруг прошамкала старушка.
– Отходит душа, так налейте нам вина...

Дедок в досаде отмахнулся на нее, а я увидел, как разлепились веки мертвеца, и плавающие во впадинах глазниц протухшие зрачки просветлели.

– Чеченец, - просипел, - ты ещё живой, братан?

– Живой.

– А я уже нет.

– Кто?

– Не знаю, - напряженно дышал.
– Может... бобики*... в масках были... Кто-то чужой... Как ниндьзя...

* Бобик - милиционер (жарг.).

– Али-бек?

– Не... мы дружим... дружили...

– А Сурка сдали зачем?

– Джафара... замочили... Зачем?

– На войне как на войне, - ответил.
– Как Али-бека найти?

– Он тебя сам...
– попытался улыбнуться.
– Ты, Чеченец, даже больше труп, чем я.

– Меня подставили с Лаптевым?

– Чуток, - на губах лопнул кровавый волдырь.

– Как это "чуток"?
– не понял.

– Это к Хозяину, - сделал движение рукой к тумбочке.
– От Шмарко, скажешь, от дубаря*... Сдох, скажи, и ничего не нашел... Чужие, скажи, ходют...

* Дубарь - покойник (жарг.).

Я увидел на тряпичной салфетке листок в клетку из школьной тетрадки, на ней - каракули цифр телефона.