Тавриз туманный

– Хорошо, что ты не позволил мне отправиться на прогулку с другими. Иначе я лишилась бы возможности видеть эти красивые развлечения. Как хорошо видеть Восток и искусство Востока в оригинале.

В это время к нам подошла группа цыганок. Спев и протанцевав, они протянули руку за деньгами. К мисс Ганне подошла молодая, гибкая и стройная цыганка.

– Красавица-ханум, позолоти ручку, и я открою тебе твою судьбу.

Ганна достала два крана и бросила их в раскрытую ладонь цыганки. Взяв руку мисс Ганны, она начала рассматривать ее ладонь и заговорила скороговоркой:

– Девушка ты умная, пригожая, красивая, стоишь всех богатств мира, но есть у тебя на сердце горюшко черное и не можешь ты никому это горюшко открыть, никому доверить. Сама ты добрая, жалостливая, сердце у тебя мягкое и думаешь, что и все такие. Есть у тебя на сердце зазноба, и любит он тебя, не наглядится, не нарадуется. Но есть промеж вас враг злой. Говорит он за твоей спиной злые речи. И ждет тебя опасность, но ты от нее избавишься. Ты добрая, щедрая, каждому рада сделать добро, а тебе за него платят злом. А те люди, что пьют, едят у тебя в доме, выйдя за ворота, тебя же ругают. Сама ты красивая, да умная, а счастья у тебя нет... Бойся женщины с черными волосами и черными глазами. Красавица, разумница, если весь мир ты обратишь в мед и дашь людям вылизать, они все равно откусят тебе палец.

Цыганка продолжала в том же духе.

– Как будто она научилась всему этому у Шумшад-ханум!
– звонко рассмеялась Ганна.
– И та, когда гадает, говорит то же самое.

После гадания, мы пошли осматривать сад. Каждый раз, когда мы проходили около пирующих, нас вежливо приглашали:

– Пожалуйста, присядьте к нашей бедной суфре*.

______________ * Скатерть.

– Осчастливьте нас!

– Отведайте с нами кусочек хлеба с сыром.

– Можете стать нашими дорогими гостями!

– Проведите несколько минут с нами, бедняками!

– Вы наши братья, ханум же наша сестра, присядьте, окажите нам эту высокую честь!

Кто-то при виде меня, подняв голову, прочел следующее двустишие:

Сказал: наступит весна, мы насладимся.

Однако наступают сотни весен и проходят, проносятся без нас.

Кутившие встречали нас несколько иначе.

– Ты кавказец, а я готов отдать жизнь за доблесть!

– Вы настоящие мужчины, мы готовы служить вам!

– Пусть господь пошлет мне смерть в Баку!

– Моя жизнь принадлежит вам. Дайте, хотя бы на час забыться.

– Пью за вас и Саттар-хана, - сказал один из них, поднимая бокал. Отложив винтовку, я взялся за чашу; наступит время, и мы снова возьмемся за винтовки.

Мы поспешили отойти от этих людей. До восьми часов вечера мы прогуливались по саду. Затем, сев в экипаж, вернулись домой.

Шепнув Тутунчи-оглы, что мы завтра вечером отправимся в цыганский квартал выследить посетителей притона, я расстался с ним.

КУРИЛЬЩИКИ ОПИУМА

До самого квартала Гарачи-мэхлэ мы только и слышали оклики караульных:

– Кто идет?

– Ни с места, стреляю!

– Не прикасайся к замку!

– Не сплю!

Едва мы ступили в Гарачи-мэхлэ, как все изменилось. Здесь уже раздавались звуки кеманчи, бубен, тары и флейты.

Из каждого дома слышались разные напевы.

Я уезжаю в Багдад, Милую бросить я рад,

пели в одном.

Я до Сардашта хочу дойти,

Стал я бродягою без пути,

раздавалось в другом.

Ее я на улице встретил - она

Мне улыбнулась, сияньем полна,

пели в третьем.

В тишине тавризской ночи раздавались звуки рубай тавризца Хуммана.

Я вашу воду пил, Геджиль и Джерандаб,

И заструился вмиг из глаз моих Сурхаб.

Ворота дома Шумшад-ханум были на запоре. Изнутри доносился шум голосов и несвязная пьяная речь.

Взобравшись на стену, Тутунчи-оглы спрыгнул во двор и осторожно отодвинул засов. Я вошел во двор. Задвинув снаружи засов входной двери, мы осмотрели двор. Там никого не было.

В комнате сидели Махмуд-хан, Кулусултан, Наиб-Джавад, Рафи-заде, Абас-хан Бэнги, Эфенди-тирьеки, тарист Ясин-хан и другие. Посреди комнаты стояли мангалы с раскаленными докрасна углями. Голова каждого гостя покоилась на коленях женщины, и последние с щипчиками в руках зажигали опийные трубки.

Сегодня Шумшад-ханум снова лежала в объятиях пьяного Махмуд-хана, говоря ему:

– Я приведу тебе девушку нежнее ресницы. Положи на слепой глаз прозреет! Ее кожа так бела, так нежна, что если муха ненароком сядет на ее лицо, на нем останется след от ее лапок. Глаза ее напоминают желтые черешни. Волосы - словно золотая пряжа. Трудно найти такую красавицу. Тело ее сахар, язык - сливки, пальцы - конфетки. А уж когда смеется, глаз не отведешь, заговорит - не наслушаешься! Погляди, мне удалось стянуть ее портрет.

Достав карточку, она протянула ее Махмуд-хану. Минут пять он разглядывал ее, затем прижал к груди и поднес к губам.

Присутствующие заинтересовались карточкой, попросили у Махмуд-хана, но тот не хотел выпускать ее из рук.

– Махмуд-хан!
– воскликнул наконец Рафи-заде.
– Дайте сюда карточку нашей девушки. Клянусь, она с головы до ног услада для опиоманов. Будем живы, вы увидите ее здесь.

– Клянусь, она стоит целого Тавриза!
– вскричал Махмуд-хан и затем, обратившись к Рафи-заде, заорал:

– Скотина! И тебе не стыдно! Ты собираешься прикоснуться своими усищами к этому белоснежному цветку?

– Вашей милости следовало бы взглянуть на меня глазами самой девушки, возразил Рафи-заде.
– Она называет меня не иначе, как "глубокоуважаемый".

– Говорю тебе, подай сюда портрет!
– крикнул в это время вмешавшийся в разговор Кулусултан и, схватив фотографию, повернулся к Рафи-заде.

– Тому, кто осмелится отведать ее без меня, я велю сбрить усы!
– при этих словах он звонко поцеловал в губы девушку, сидевшую около него.

– Не деритесь, - залилась звонким хохотом Усния, - хватит на всех. Я обязательно приведу ее.

– Я первый!
– крикнул Кулусултан.

– Нет, первый я, - заорал Махмуд-хан, - второй ты, третий Наиб Джавад, а четвертый Рафи-заде, - и, глубоко затянувшись, добавил - ну, господа, я пошел!

– Пошли и мы, - отозвались присутствующие.

Курильщики принялись за лежащие перед ними трубки. "Герои" царского Тавриза, усиленно втягивая в себя опийный дым, клубами выпускали его из ноздрей. Дым окутал комнату. Мгновениями ничего нельзя было разобрать.