Тавриз туманный

Консул осушил бокал до дна. Мы все подняли свои бокалы и, поднеся к губам, поставили обратно на стол.

После тоста царского консула новый губернатор наполнил свой бокал, поднялся и произнес ответный тост, выказывая свое угодничество.

Все встали из-за стола и разбрелись по салону. Сардар-Рашид снова подошел ко мне и взял меня под руку. Подошел к нам и консул, но его тут же опять вызвали к телефону. Сардар-Рашид хотел сгладить наши недоразумения и, кроме того, как мне показалось, старался в моих словах уловить что-нибудь, направленное против царского правительства и его политики.

– Господин мой!
– сказал он.
– Азербайджан - это неотделимая часть Ирана. Тысячу раз воздадим славу аллаху за то, что он дал возможность удалить из Азербайджана предателя Гаджи-Самед-хана. Отчизна опять в руках наших, и мы можем править ею как хотим. Правительство императора сделает для нас все, что в его возможностях. Оно ни в чем нам не откажет. Как вы сами изволили слышать, консул об этом совершенно недвусмысленно заявил. Между нами говоря, русские тоже уже не те. После того, как речь зашла о турецко-германском союзе, русские в Иране изменили свою политику, и мы можем с ними говорить совершенно открыто. Можно откровенно говорить о наших чаяниях, предъявлять свои требования там, где это надо будет, чтобы упрочить нашу независимость. С турками тоже можно найти общий язык. С одной стороны, мы с Турцией ближайшие соседи, а с другой - братья по религии. Они нас никогда не подведут. Но и с русскими, конечно, покамест нельзя идти на конфликт. Я уверен, что мой высокий господин в курсе сегодняшней политики, знает, на какой воде надо месить сегодняшнее тесто. Между прочим, смею заверить моего господина, что так же мыслит и Тегеран. Внешне мы должны сохранить нейтралитет: пусть пока они бьют друг друга. Это нам на руку. Перед нами стоит задача, требующая максимальной осторожности, - не ставя русских в известность, как говорится, исподтишка помогать нашим новым гостям. Я говорил об этом всем близким знакомым и честным иранским патриотам. Говорю и вам. Надо подготовить народ к грядущим случайностям. Что скрывать, народ наш темный, невежественный, аполитичный, русофилам не трудно запутать его, свернуть с истинного пути. Бог тому свидетель, что несмотря на некоторые шероховатости в наших с вами отношениях, я считаю вас своим человеком и поэтому так откровенен. Прошу вас мои слова не расценивать как дипломатическую увертку. Я, разумеется, прощаю вам некоторые ошибки, но должен сказать, мне не понравилось, как вы вечером отвечали на некоторые мои замечания. Вы должны мне помочь. Я принял Азербайджан в обстановке хаоса, распрей, в состоянии полного разорения. Ответственность, свалившаяся на мои плечи, очень тяжела. Не так ли?

– Да, это верно!
– ответил я.
– Обязанности вашего превосходительства очень тяжелы и чересчур ответственны. Да сейчас и время-то ответственное.

– Коль скоро мой высокий господин разделяет мое мнение, он должен понять мою политику и призывать народ помогать проводить ее в жизнь. Господин согласен со мной?

Долго еще говорил Сардар-Рашид. По-видимому, он искал подходящий материал, чтобы очернить меня в глазах консула. Мне показалось, что и вызов консула к телефону был заранее обдуманным трюком. Я зажег потухшую папиросу, затянулся, подумал и обратился к Сардар-Рашиду:

– Сказать по правде, мое несчастье заключается в том, что я не могу самостоятельно решать политические вопросы. Мой организм не принимает такой тяжелой пищи. Так обстоит дело не только со мной. Это общий недостаток всего купечества - мозги наши не приспособлены к политике, коммерция вышибает из головы все остальное. Может, это следствие нашей неграмотности, узости кругозора? Очень жаль, что мы до сих пор не научились отличать друзей от врагов. Кто широко улыбнется - того и считаем другом, а кто заденет наши личные интересы - кровным врагом. Это все от того, что мы не в состоянии разобраться в вопросах национальной политики, в вопросах экономического развития нашего отечества. Дальше своего носа не видим - вот в чем несчастье. Но господин губернатор не нам чета. Всю свою жизнь он связал с политикой и может правильно разбираться во всех вопросах, иначе его не назначили бы на такой высокий пост. Я верю в то, что господин губернатор хорошо знает, что ночь, обремененная политическими событиями, не может знать, кого она произведет на свет утром. Но позволю себе дать его сиятельству маленький совет. Я думаю было бы ошибкой со стороны государственного мужа посвящать в свои секреты таких маленьких людей, как я, которые, благодаря скудости мысли, не в состоянии переварить политические вопросы. Очень может быть, что я искренне захочу помочь его превосходительству в разрешении его политических задач. Но не исключена возможность, что я допущу ошибки, которые только испортят дело, и моя помощь будет похожа на медвежью услугу. Я могу заверить его превосходительство в том, что о секретах, которые он мне доверил, никто знать не будет, но не всякий бы поступил так на моем месте. Есть люди, которые способны продать тайну за пять гранов* и то не за наличные. Вот я и боюсь именно того, что такие люди, разведав ваши тайны, добавят что-нибудь от себя и шепнут господину консулу. Это вполне возможно.

______________ * Гран - примерно 20 копеек.

Сардар-Рашид был обескуражен тем, что не смог получить от меня угодного ему ответа. Он долго и многозначительно смотрел мне в глаза, а затем, спохватившись, сказал:

– Верно! Молодчина!
– и жадно затянулся папиросой, которую не выпускал из пальцев во время нашего разговора.

В три часа утра гости разбрелись кто куда. Одни вальсировали, другие сидели за карточным столом. Я и Нина, поблагодарив хозяина и попрощавшись с оставшимися, направились было к выходу, но Сардар-Рашид остановил меня.

– Завтра вечером я даю банкет в честь господина консула. Прошу вас и Нину-ханум пожаловать ко мне, - сказал он.

ВТОРОЕ ПИСЬМО БИЛЛУРИ

Время шло, обстановка в стране становилась все напряженной. Гаджи-Мирза-ага Биллури и Кербалай-Гусейн Фишенкчи начали проводить в жизнь свои предательские замыслы. По поручению турецкой партии "Единение и прогресс", они вербовали в Керкукском и Сулейманийском санджаках аскеров в добровольческую армию.

Командиром ее был назначен бывший офицер генерального штаба Хелми-бек, политическое руководство и организационные вопросы были поручены Ибрагиму Фовзи.

Желающих вступить в ряды этой армии в Курдистане было очень мало, даже многие ханы не поддерживали эту авантюру. Более того, в партии "Единение и прогресс" не верили в успех этой затеи, направленной лишь на то, чтобы отвлечь внимание русских от австро-германского к иранскому фронту.

Свое второе письмо Гаджи-Мирза-ага Биллури прислал нам из Савуджбулага. На поставленные нами вопросы он прямого ответа не дал. Желая запугать нас, он писал:

"Уважаемый Абульгасан-бек!

Ваше письмо получил. Как явствует из него, тавризские товарищи не желают сотрудничать с нами в деле освобождения отечества от иностранной оккупации. Что ж, воля ваша. Но вы должны учесть, что и без вас это мероприятие осуществится, по этому вопросу двух мнений не может быть. Что же касается лично вас, то своими действиями вы приближаете печальный и бесславный конец огромной работы на пользу народа, проделанной вами в прошлом.

Армия, которая в данное время наступает, - это не разрозненные недисциплинированные бандиты Мохаммед-Али-шаха. Она также не имеет ничего общего с грабительскими отрядами известных мародеров Мураз-хана, Заргамуссолтана, Гусейнали-хана, Рагим-хана и Беюк-хана. Это боевая, организованная, дисциплинированная армия, прошедшая турецкую и германскую военную школу.

Настоящая война не похожа на войну Саттар-хана. Тут вам не помогут тавризские добровольцы-муджахитьт и кавказские бомбометчики.

Подробно ответить на ваше письмо не можем, ибо заняты организацией и подготовкой армии. С божьей помощью обо всем поговорим в Тавризе".

Гаджи-Мирза-ага ясно и недвумысленно угрожал нам. "Обо всем поговорим в Тавризе" - это был прямой намек на виселицы, которые в случае победы Хелми-бека, будут установлены на улицах города.

Это письмо мы зачитали на собрании. Многие трусы, искавшие в революции только личную выгоду, под разными предлогами попытались уйти, не желая участвовать в обсуждении.

– Очень жаль, но я не смогу остаться до конца, - говорил один.
– Все знают, мы заняты приготовлениями к свадьбе дочери. Да, пора отдать ее руку законному мужу.

– Мешади-Гашим доживает последние минуты, - перебил другой.
– Вот-вот отойдет, надо готовиться к погребению.

– Я думал: не пойду на собрание - могут плохо истолковать, - жаловался соседу третий.
– Дома оставил гостей, извинился, сказал иду на несколько минут...

– Чувствую себя очень плохо, - кряхтел кто-то в дальнем углу.
– Врач запретил мне выходить из дому, а я не послушался, думал, если не пойду товарищи обидятся.

– Это дела государственные. Зачем же демократы должны вмешиваться?

– Совершенно верно, господин Васминджи, изволите говорить. Пусть правительство само заботится о стране.

В то время, как одни придумывали тысячи поводов, чтобы уйти, другие не выпускали мундштука изо рта, чтобы не высказать своего мнения. Все они преследовали одну цель: обезопасить себя на случай, если турецкие войска займут Тавриз. Они хотели оставить себе лазейку, чтобы потом можно было заявить: мы, мол, в собрании не участвовали, наши симпатии всегда были на вашей стороне.