Тайга
Шрифт:
Потом вдруг вскочил.
– Ах, обить твою медь!
– и опрометью бросился в кусты.
Лехман, повалившись на бок, закатился громким хохотом:
– Вот так это Тюля, вот так расейский человек!
– А где мы примерно находимся? В каком месте?
– осведомился пришелец.
– Да, однако, днях в трех-четырех от Кедровки, - ответил Лехман.
– Что?!
– быстро приподнялся тот и уперся о землю локтем.
– От какой Кедровки?
– От какой... Кедровка одна в этих местностях... От Назимовской...
Пришелец встал,
– Ух ты дьявол!
– вдруг взвился вдали резкий, отчаянный Ванькин крик.
– Оле-ле-о-о!.. Ух ты! Дедка, дед, ташши ружье!.. Медведь, вот те Христос, медведь! Ух ты дьявол! Оле-ле-о-о!..
Лехман засуетился, с ружьем, согнувшись, к Ваньке кинулся, а навстречу Тюля из кустов чешет.
– Назад, дедка!.. Ведмедь там, ведмедь!..
Когда все успокоилось, Тюля развел от комаров курево и принялся врать Антону:
– Я, это, как отбился от своих от расейских самоходов, на Амур-реку ударился. И вели мы там, Антон, просек, чугунку ладили... Дык этих самых ведмедев-то, однако, штук шестьдесят враз на деревню выгнали... Ну, мужики тут их, голубчиков, и умыли. Мужики передом на них прут, а мы, значит, сзади напирам... Как начали качать, да как начали... Аж пух летит... Кто топором, кто из стрелябин... Знашь, така машина анжинерска... как порснешь-порснешь...
Андрей-политик лежал на спине, смотрел не мигая в небо и прислушивался к пушистому шелесту хвой.
"Неужели - близко?"
Много за это время Андрей передумал, много перечувствовал.
– Анночка, - шепчет Андрей и видит голубые глаза, такие грустные и укорные, что сердце глухо замирает, а губы от волнения дрожат и прыгают.
И опять думает Андрей и не может оторваться от думы: колышется возле, шепчет, вдаль влечет, торопит - скорей, не медли...
И уж кружатся мысли радостные, радостно в ладоши бьют, звенят колокольчиками. Все страшное изжито, впереди радостный труд, впереди Аннины лучистые глаза и ее душа особенная, новая, не как у всех, новая Аннина душа.
– Вот ты, говоришь, спалитический... А скажи, сделай милость, что они, эти самые сполитики?
– подает Лехман голос.
– У меня один знакомый такой был, вроде как из ваших... Что же, у вас шайка, что ли, такая?
Андрей не сразу оторвался от дум. На Лехмана смотрит: Лехман корзину плетет, Ванька с Тюлей за грудки друг друга берут, борются.
– За кого они, к примеру, стоят, в кого веруют?
– За народ стоят, за правду.
Лехман, положив руки на колени, долго и внимательно разглядывал Андрея, потом сказал:
– Так-так-так... Стало быть - верно: не впервой слышу... Дело доброе...
Солнце спускалось за тайгу. Наплывали сумерки.
А как замигала в небе бледная звезда, повел Ванька, лежа на брюхе, сказку:
– И вот, значит, жила-была парица-змеица, прекрасная королица... И пошел к ней мужик, по прозвищу Борма, правду искать... Вот ладно... Шел, значит, он, шел... И вдруг как выскочит из-за кустов страшный Оплетай, одна рука, одна нога... "А-а,
правды захотел?!" - да как вопьется ему в лен, значит, в шиворот, и начал кровь сосать...Андрей борется со сном, но глаза сами собой смыкаются, все куда-то плывет и затихает...
...
– "Ты кто таков?" - "Я страшный Оплетай, одна рука, одна нога"...
Андрей перевернулся лицом к кедру и крепко заснул.
IX
Иван Степаныч Бородулин торопился из волости в родное село Назимово. Урядника в волости не застал: уехал на дальний прииск три тела подымать.
Бородулин знал, что вор кто-нибудь из назимовцев! а скорей всего "уголовная шпана".
"Жулик, черт. Поди, в Кедровку упорол... Там гулянка добрая... Вот коня сменю - и в путь".
И не от скупости это: триста пятьдесят рублей - раз плюнуть, из-за них Иван Степаныч не стал бы себя тревожить.
Но вот вчера, ночуя в тайге, он увидел сон: явилась Анна во всем красном и сказала: "Деньги найдешь - быть!" А что такое "быть" - не разъяснила.
И Бородулин всю дорогу думает о ней, никак не может отмахнуться, все мерещится ему Анна, сильная, ядреная.
Едет вперед и тайги не замечает, все сгинуло куда-то, провалилось. Но вдруг в сознании всплывает зобастая, нелюбимая жена.
– Но, дьявол!
– бьет Бородулин лошадь, кругом вмиг вырастает стеной тайга: вот сосны, вот пень, муравейник прижался к корням темной елки, попискивают и жалят комары.
Начинает купец думать о делах: надо земли прикупить... Но зачем, куда ему: умрет - кому оставит? "Эх, сына бы!"
"Деньги найдешь - быть..." - опять тихонько просачивается в душу; замелькали голубые задумчивые Аннины глаза, а тайга вновь стала куда-то уходить, заволакиваться серым, исчезли лошадь, солнце, комары. И Бородулин, сладко ощущая, как у него замирает сердце, как неотступно стоит перед взором Анна, соглашается радостно, что без Анны ему не жить.
"А жена? Убьешь?"
– Но, дьявол!
– хлещет неповинного коня...
Солнце за полдни перевалило, когда он подъехал к Назимову.
Едет трусцой по улице, а навстречу народ бежит.
– Езжай скоряе!.. Анка... Анка...
Бородулин вмах понесся к дому.
А вдогонку:
– Анна удавилась... Анка... Анка...
Кубарем слетел с коня, сшиб с ног какую-то старуху:
– Прочь!
– и, не помня себя, ввалился в дом.
Толпится возле кровати народ. Растолкал всех и метнул взглядом по бледному испуганному лицу Анны.
– Анютушка! Родимая!
– Шкура!
– сквозь стиснутые зубы буркнула Дарья и сердито повернулась у кровати взад-вперед на каблуках.
– Ты меня прости, Иван Степаныч. Тяжко мне... Скука грызет... Прости, голубчик...
– Живучая...
– вновь прошипела Дарья.
– Вон, жаба!
– топнул Бородулин и, размахнувшись, влепил ей пощечину.
– Вон!!! Вон!.. Все вон!.. Всех перекострячу!..
Толпа бросилась кто куда, Дарья первая. Фенька на глаза попалась, размахнулся - раз!