Тайга

– Чего-то неможется, - сказал он Прову.
– Вчерась возле речки ночевал в тайге, - простыл, видно.

Густые сумерки серели на прогалине, а в тайге из трущоб и падей выросла тьма. Болото, куда направились Пров и Бородулин, курилось белым холодным туманом, сквозь который прорывались испуганный храп и ржанье лошади, а в стороне старательно крякал коростель. Набросав вокруг лошади жердей, Бородулин за гриву, Пров за хвост вытащили ее и вывели на сухое место.

Пров боялся сам завести разговор о дочери, опасливо и испытующе посматривал на купца, стараясь в его глазах выведать нужное.

Бородулин, почувствовав это, сказал:

– А девка твоя, слава богу, ничего...

– Ничего?!
– воскликнул ликующим голосом Пров.
– Ну-ка присядем на минутку, Иван Степаныч... А как же Овдоха путала...

– Какая Овдоха?
– спросил купец, прикладывая к вискам холодный мох.

– Да тут... У нас в деревне... Баба одна кривая... За попом к вам ездила. Вот она и болтала, быдто бы...

– Врет, - раздумчиво ответил Бородулин и умолк, а сердце Прова сжалось и сильно застукало.

Бородулин хотел все рассказать отцу Анны, но не знал, как бы лучше подойти, с чего бы начать. Язык совсем потерял себя, непослушным сделался, и остановилась мысль.

Наконец собрался с духом.

– Видишь ли, Пров Михалыч... какие, значит, дела-то... Этово... как это... ну... Словом, я должен упредить тебя... И все такое...

– Что?
– упавшим голосом, затаив дыхание, спросил Пров.

– Одним словом, прямо тебе скажу, - раздался громкий и решительный голос Бородулина, - хошь ругай, хошь нет, а только что я твою Анку, значит, Анну Прововну, полюбил и рассчитываю заместо хозяйки ее пределить, а с своей женой развязаться... Да...

– Так-так-так...
– скрывая радость, ответил равнодушно Пров, но левая нога его нетерпеливо задрыгала, а рука затеребила бороду.

– За тобой без малого сто рублей долгу... Это с костей долой... За кобылку тоже скощу... Вроде подарка пусть, вроде уважения... Да-а-а...

– Это ничего... На этом благодарим...

Иван Степаныч тяжело сопел. Силы опять оставляли его, но он, напрягая волю, брал себя в руки.

Он, волнуясь, сказал:

– Ну, только что, видишь ли, какая вещь... Я тебе прямо без обиняков... Так что Анна твоя..

– Что?

– В тягостях... От Андрюхи, одного паршивца-политика...

– Ну-у-у?!
– протянул Пров, повертывая голову к Бородулину, и глаза его сразу вспыхнули злом и широко открылись.

– Да, брат, да...

– Ее воля, - тихо ответил Пров и мучительно вздохнул.

Потом, будто передумав, он быстро поднялся, поправил кушак и зарычал, сжимая кулаки:

– Я его надвое разорву!.. У-у-ух ты мне!.. Ну, держись, дьявол!..

И, огромный, пошел, ругаясь, к лошади прижимистой медвежьей походкой.

– Стой-ка ты, стой!
– кричит Бородулин и подымается.
– Нет ведь его... Я бы его сам устукал... В тайге пропал... С весны еще... Ушел, да и крышка, подох...

Наступило молчание.

– А правда ли...
– крикнул было Пров издали и, не докончив, остановился.
– А правда ли, Овдоха языком трепала, что Анка не в себе?

– Правда, Пров Михалыч, - ответил Бородулин, - мало-мало есть...

Пров тихо подошел к купцу и, порывисто дыша, остановился. В скобку стриженные, с густой проседью, волосы его разлохматились, суровое лицо как-то осело сразу, задергалось. Он закрыл его пригоршнями, шагнул к сосне и приник к ней головой.

– Дядя Пров, - Бородулин двинулся к нему.

– Ведь на всю волость, на всю волость девка-то... Ведь она за троих мужиков работница... О-о-х ты, боже мой...
– задыхаясь, говорил он глухим голосом.

– Слушай-ка... Пров!
– обхватив Прова за плечи, старался Бородулин повернуть его к себе лицом, но тот тряс головой и с болью бросал:

– Оставь, оставь... Не трог, пожалуйста...

У Бородулина дрожали ноги и от болезни и от волнения, стучали зубы и горячим песком стегало по глазам.

А тот опавшим и прерывистым голосом, сморкаясь, твердил:

– Ну, чего я теперича старухе-то своей скажу, ну, чего? Научи ты меня, ради господа...

Бородулин молчал. Голова кружилась, и, чтобы не упасть, он схватился за соседнюю рябину.

– И не стыдно тебе, Иван Степаныч: не мог уберегчи девку-та... Эх ты-ы... леший.

– Дело поправимое, - буркнул купец.

– Поправи-и-имое?! А кабы твое дитя так?..

– Она редко сбивается-то...

– Ре-е-дко?! Эх ты, че-о-рт...

Бородулину невмоготу стоять. Он сначала сел на землю, потом повалился на бок.

– Пожалуйста, Пров Михалыч... Мне бы водички зачерпнул... Нутро горит.

Пров принес ему воды, принес его овчинную, привязанную в тороках, шубу, разложил костер, чай вскипятил.

Что-то говорил купцу, расспрашивая и выпытывая, но тот плохо соображал, невпопад давал ответы и, закутавшись с головой в шубу, готов был заснуть.

– ...Застрелю, - ловил он обрывки речей Прова, - только бы натакаться где... И робятам кедровским скажу: встретишь - бей!..

"Бей - не робей, бей - не робей, вей, вей, бей..." - мелькает в сознании засыпающего Бородулина.

– ...Так по затесу и жарь... Вешку поставлю... Ты к нам на праздник? Долги, говоришь, с мужиков собрать?

– К нам собрать...
– бормочет Бородулин.

"Не робей, вей, вей... Хи-ха-хо... Хи-ха-хо..."

– А?
– выставляет он голову и открывает глаза.

Какая-то желтая рожа шипит и плюется и пышет в самое лицо огнем. Кто-то был, кто-то говорил с ним. Никого нет... Кто же это был? Анна? Нет... Лошадь? Нет... Деньги? А-а-а... Так-так...

– Деньги!.. Украли... У стола...

– У тебя, что ли? Кто?
– чей-то голос раздается.

– Отец дьякон...

– Ну, что ты...

– Отец поп...

– Отец поп? Ха!.. Ну спи со Христом... Закутайся да спи.

XI

Мать Анны, Матрена, ночь плакала, утром с крестным ходом не ходила, а теперь, затаившись, глядит из окна на речку, туда, где выбегает из тайги тропинка, и никак не может отгородить себя от праздничных звуков улицы.

Когда гармошка начинает особенно бесшабашно голосить, нахрапом врываясь в душу, а девки петь веселую, перед глазами матери вдруг встает Анна, бледная и больная, и так же вдруг куда-то исчезает. Тогда мать, надвинув на глаза платок, идет к кровати, зарывается с головою в подушку и, всхлипывая, причитает: