Тайга

– А я чо-то зна-а-ю...
– протянула, склонив набок голову, белобрысенъкая девочка Акулька.

– Старик пришел, пустите старика, - послышалось с улицы.

– А я чо-то зна-а-аю, дяденька Обабок, - опять пропищала Акулька, он эвот куда схоронил... Вот подохнуть. Грамотку какую-то...

– Ково?
– переспросил Обабок и вместе с Акулькой нагнулся к мешку Ваньки Свистопляса..

Антон открыл рот и впился глазами в руки Обабка, торопливо развязывавшие мешок.

– Ведь искал... брось!..
– несмело сказал Ванька.

– Удди!

В чижовке было жарко и душно, пахло потом, винным перегаром, луком и махоркой.

– А! Вот оно что! Ребята, деньги!..
– Обабок тряс над толпой пачкой бумажек.

– Деньги!! Ура... Деньги!

– А они твои?
– раздался с улицы голос Лехмана.
– Пусти-ка меня... Ну, сторонись, что ль!!

Передние сразу посунулись.

– Милый...
– на коленях просил Обабка Антон.
– Ради Христа...

– Расступись!!
– гремел Лехман...
– Это что, грабить?!

– Ради Христа... Ради господа...

Лехман схватил Обабка за горло и грохнул его на пол. Все растерялись. Задние повыскакали на улицу. Ванька в суматохе быстро вырвал деньги из рук Обабка, но Цыган ударил Ваньку по затылку, выхватил у него пачку и, подняв руку вверх, сильным плечом проложил себе дорогу на улицу.

– Эво они!.. Вяжи, ребята, бузуев... Выходи на улку... Эво они!..

Андрея-политика охватила дрожь.

Лехман, прислонившись спиной к стене, тяжело пыхтел. В его руке сверкал клинок ножа.

– Изувечу! Убью!..
– хриплым, уставшим в схватке голосом рокотал он.
– Мне каторга не страшна... Только тронь хошь одного, всем вечную память загну!!

– Мы вас, варнаков, нешто шевелили?!
– кричал Обабок.
– Ты мне, старый черт, полбороды выдрал!..

– Полезешь - башку оторву да в бельма брошу!

– Милые мои, - хныкал Антон, - я вам в ножки поклонюсь.

– Отдай, чалдон, деньги!
– сказал грозно Лехман.
– Добром отдай...

– Обабок, выходи!
– кричали с улицы.

– Кешка, запирай!
– скомандовал Обабок, и все, пятясь к двери и со страхом следя за сверкающим ножом деда, высыпали на улицу.

– Еще мы тебя спросим, ворина, где деньги взял?
– пригрозил, отдуваясь, Обабок.

– Господом прошу: отдай... В Россию, к своим иду, помирать иду... В земельку свою лечь...
– стонал Антон и, поднявшись с полу, со скрещенными на груди руками, несмело подходил к стоявшему за порогом на улице Обабку.
– Прошу... умоляю...
– Глаза Антона были полны слез, и тряслась хохолком бороденка.
– Десять лет копил. Ребят обучал по деревням.

– Кешка, залаживай!

Когда захлопнулась дверь, Антон стал что есть силы бить кулаками и коленками в запертую дверь.

– Отдай!! Отдай!!
– вопил он исступленно.
– Деньги отдай!.. Мои кровные отдай!..

Голоса, шумя и пересмеиваясь, удалялись.

– Так твою так... вот это - встретили!
– вздыхал Ванька, щупая затылок.

– Ах, обить твою медь, - подхватил и Тюля.

Лицо Антона вдруг помертвело.

– Ребятушки... Смерть...

– Антон с размаху сел, словно ему перешибли ноги, свесил на грудь голову и распластался на полу.

– Воды давай! Тащи к окошку!
– суетился Лехман.

Андрей-политик, уставив в решетчатое окно голову, пронзительно кричал:

– Эй, эй... Отопри!.. У нас человек помирает!..

Но кругом было тихо. Лишь вдали наигрывала гармошка и выводили песню два мужских голоса: на лугу у речки собиралась молодежь.

XVII

Дедушка Устин, сгорбившись, петухом наскакивал на мужиков, сидевших на завалинке:

– Ограбили - и квиты?! Ах вы, непутевые!

– Иди-ка, дедка, иди! Вот тебе на церкву две красных... и проваливай...
– сказал Обабок.

Он вытащил из кармана горсть денег и отсчитал трешками, выбирая самые старенькие, двадцать один рубль.

– А достальные возворотите, грех... По правде надо.

– Ну, ладно, возворотим... Проходи!

Устин строго посмотрел на мужиков и пошел к часовне, устало переставляя согнувшиеся в коленях одеревеневшие свои старые ноги.

А мужики разделили по пятерке на дом, остальные решили в пропой пустить: гуляй вовсю, на неделю хватит.

Девчонка Акулька тем временем прибежала к избе старосты Прова и, запыхавшись, крикнула:

– Тетынька Матрена, а у бродяг-то деньги...

– Врё... Много?

– У-у-у, папуша... Вот подохнуть... Мужики за вином побегли.

– Врё?..

– Вот подохнуть...

И припустилась рысью сказать мамке, чтоб пятерку у тятьки отняла: пропьет.

Бородулин чайничал у Матрены. Не дослушав Акулькиной речи, вскочил, табуретку опрокинул, сорвал с гвоздя картуз, - да на улицу:

– Это мои, обязательно мои...

А в ушах его шум гулял, болезнь из головы выходила, и в этом шуме грезилось: "Деньги найдешь, - быть"...

И, не спрашивая встречных, - сами ноги несли, - спешил к той заветной, пьяной завалине, где ходила уже чарка зелена вина.

– Братцы, у меня деньги пропали!

Точно бичом хватил: чарка остановилась, Обабок сразу присел на луговину, все затихли и, разинув рты, смотрели на Бородулина.

– Какие, Иван Степаныч, деньги, когда?
– притворчиво спросил Цыган.

Бородулин все подробно рассказал: как с топором бежал по улице за жуликом, как в волость ездил, и про видение сонное в тайге: денег не жаль ему, лишь бы вора изобличить, только бы найти разгадку сну.

Мужики смотрят на него, дивятся: заикается Бородулин, руками машет, не в себе.

– Вы у бродяг, братцы, деньги-то отобрали?.. Обязательно мои...

И опять:

– Кешка, отворяй!

– Робенки, выходи!

Лехман высунул из двери голову и кивнул своим:

– Кажется, старшина, товарищи, пришел. Ну-ка...

Один за другим вышли четверо. Ограбленный Антон оправился и весь вдруг наполнился надеждой: глаза сразу Бородулина разыскали, улыбнулись ему и запросили пощады и милости.